Русь. Том II

— Наше положение сейчас очень трудное, — сказал Шнейдер, — мы остались без руководства. И сейчас почти бездействуем. Война многим свихнула мозги. Германские социалистические вожди почти сплошь оказались предателями. Наши тоже… Плеханов, я слышал, писал члену Думы меньшевику Бурьянову, что было бы крайне печально, если бы наши единомышленники помешали делу самообороны русского народа.

— Да, но ведь Плеханов всё-таки авторитет, — сказал Чернов, покраснев.

Шнейдер, прищурившись, остро взглянул на Чернова.

— Плеханов, который договаривался до созыва земского собора? Который ещё на втором съезде отказался от диктатуры пролетариата? Который боялся запачкаться, участвуя во власти, иначе говоря, отдавая власть буржуазии? Нет, нам таких авторитетов не надо.

— А ты думаешь, если немцы сюда придут, они будут заботиться о рабочем движении в тот момент, когда даже их вожди стали на сторону войны?

Шнейдер некоторое время не моргая смотрел на Чернова, красное веснушчатое лицо которого стало уже одного цвета с волосами.

— Высказывайся яснее. А лучше иди к своим единомышленникам.

Все притихли и смотрели на Чернова.

— Я и высказываюсь… А если я не прав, то разъясни и не запугивай своим тоном, — сказал обиженно Чернов.

— Что же я тебе буду разъяснять? Разве тебе не ясна наша платформа: никакой солидарности пролетариата с царским правительством и международная солидарность для установления диктатуры пролетариата?

— Да, но ведь этот пролетариат германский идёт против нас?

Шнейдер некоторое время смотрел молча на Чернова, как бы изучая его, потом сказал:

— Не пролетариат, а предатели, вроде твоих авторитетов, которых пролетариат скоро раскусит. Если мы будем так вихляться, то что же требовать от рабочих…

— Я не вихляюсь, а просто мне хотелось выяснить, чтобы никаких сомнений не было, — сказал Чернов, надувшись.

— Ну, не вихляешься, и слава богу. Кстати, что рабочие? — спросил Шнейдер.

— Все-таки самсоновский разгром немножко встряхнул мозги… — отозвался Алексей Степанович.

— Надо ближе держаться к товарищу Бадаеву, — сказал Шнейдер.

Он стал что-то говорить пониженным голосом. Митенька не знал, относится ли этот пониженный тон к нему, как к лицу, в котором ещё не уверены, или к тому, что кто-нибудь может услышать из-за стены; он не знал, вслушиваться ли в слова Шнейдера или скромно отойти.

— У интеллигенции заметно маленькое охлаждение, — сказал Макс. — Мой папаша, например, с тех пор как их «Речь» оштрафовали на пять тысяч и закрыли было совсем, меньше говорит о единении.

Митенька делал вид, что слушает, а сам думал о том, что его оскорбительно игнорируют. Он даже хотел встать и уйти. Хотя это показалось ему неудобным, но он всё-таки встал и, неловко попрощавшись и покраснев от весёлого, несколько насмешливого взгляда Сары, вышел, решив больше не приходить сюда. Он был уверен, что в кружок его не приняли, и это оскорбило его.

Но вместе с тем он почувствовал большое облегчение, что отделался от этой новой неожиданной повинности. Тем более что они проповедуют борьбу с властью путём насилия. А он хотя тоже против власти, но без применения насилия.

ХLII

Маша Черняк по приезде из Москвы поступила на курсы и сблизилась с этим кружком, в котором работала Сара.

Дмитрий Черняк, муж Маши, отправился со своим полком не на фронт, а стоял в одном из тыловых провинциальных городов.

Маша не раз при воспоминании о муже, о первых годах тихой московской жизни с ним втихомолку плакала. Но в то же время чувствовала, что никакая сила не заставила бы её вернуться к этой ровной и беспечальной жизни. Что-то было изжито в её отношениях с мужем.

Здесь же новые люди будили в ней новую энергию, новые интересы. В Москве, когда она была при муже, она ничего не могла ему сказать такого, что было бы для него ново, неизвестно и нужно. Жила она мелкой, обывательской жизнью. Здесь же она являлась как бы центром, объединяющим их кружок. Ей доставляло большое удовольствие то, что Алексей Степанович жадно слушал и впитывал в себя всё, что она говорила, и ей искренно хотелось передать ему все свои знания и сделать из него культурного человека. Она с усилием обрывала в себе последние остатки привязанности к своим воспоминаниям, к мужу и была даже недовольна тем, что Черняк часто писал ей. Она на эти письма смотрела, как на тайную его цель удержать её.

Она себя оправдывала тем, что развёртывающиеся события требуют участия всех для перестройки жизни на новых началах.

ХLIII

Гибель армии Самсонова всё-таки дала свои результаты: был хоть отчасти «выполнен долг перед доблестной союзницей, прекрасной Францией».

Благодаря самсоновскому наступлению германское командование допустило крупную ошибку.