Русалочка: книга-игра

Пролез, лишь чуть подпалив панцирь. В каморке играли бегущие огоньки, от которых шло приятное тепло. Крабсу вдруг показалось, что огоньки немного придвинулись. Сделал шаг, глядя в упор на один из красных угольков – тот безмятежно горел. Но боковым зрением краб заметил движение за спиной.

Ведьма поторапливала:

– Да шевелись ты, маленький негодяй! Не тяни душу, а то как бы я не передумала!

Крабс сглотнул – в глотке мгновенно пересохло. Теперь не оставалось сомнений: горящие куски каменного угля, разбросанные по полу каморки, двигались, незаметно окружая Крабса. Они следили за ним красными, рыжими, фиолетовыми глазами. Их было море – сотни, тысячи. Краб замер – угольки остановились. Ближайшему оставалось до краба совсем немного. Угольки плевались искрами, угрожающе шипели.

«Тут и смерть моя» – обреченно подумал краб, стараясь убедить себя в том, что камни, пусть и горящие, не бегают.

Отвел глаза от следящих глаз – ведьма за решеткой стучала по лбу и ругалась, как обычно. От привычного зрелища краб немного успокоился. Но не шевелился. В каморке повисла настороженная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием горящих угольев.

– А чего вы тут делаете?

Крабс вздрогнул от неожиданности. Уголек почти подкатился к задней лапе. В долю секунды краб сжался и подскочил – огонек промахнулся, тут же прикинувшись неподвижным.

Осьминог Осип непонимающе смотрел на дико-винный танец приятеля.

Ведьма толкнула своего сторожа:

– Только тебя тут и не хватало! – ведьма видела, как оживают камни, видела, что крабу к ларцу не подобраться, и всю злость обрушила на Осипа. – Зачем притащился? Зачем ворота бросил? На консервы пущу!

Осип очумело шевелил щупальцами. Краб издали любовался, как извивается приятель. Краб потом не мог вспомнить, как ему в голову пришла гениальная мысль. Он попятился к решетке. Уголья шипели, но не двигались. Видно, они сторожили ларец и презрительно зашипели вслед трусу-крабу:

– Ушшел! Ушшел! Зажжарить!

Краб пятился, не отрывая от угольев глаз, пока в панцирь не ударила волна жара. Изловчившись, выскочил.

Ведьма оставила осьминога в покое. Но краб подполз прямо к Осипу, подманивая, точно лошадь:

– Кось-кось-кось! – и прыгнул, вцепившись в щупальце осьминога.

– Чего щиплешься? – возмутился Осип, пытаясь стряхнуть краба.

Щупальце, точно живое, извивалось, то утолщаясь, то становясь совсем тонким.

– Порядок! – воспрянул духом краб. – Это, так сказать, проверка перед стартом.

Почудилось, что угольки тревожно зашептались, зашевелились. Смотрели своими разноцветными глазами.

Крабс придвинулся к Осипу вплотную и зашептал, поглядывая на голодные огоньки.

– Отчего ж, – почесался Осип.

Приноровившись, ухватил краба поперек туловища. Размахнулся – и Крабс взлетел вверх. Щупальце разжалось. Краб спикировал прямо на снеговую шапку.

Огоньки ринулись на похитителя. И тут же от ледяного холода, идущего от ларца, гасли и остывали, чернея.

Это было началом конца.

За решеткой, завопив от восторга, ведьма пустилась в пляс.

А уголья упорно лезли и лезли в ледовую ловушку. Краб в сугробе стучал челюстями и пританцовывал, чтобы не замерзнуть.

– Из огня да в полымя – про меня поговорка!

Чем больше мертвых камней громоздилось вокруг ларца, тем холоднее становилось. Крабс в который раз пожалел о снятых одежках.

Снег на ларце подтаивал. Каморка наполнилась дымом и паром. Крабс чихал от едкого дыма, вытирая слезящиеся глаза.

Внезапно туман рассеялся. Вокруг чернели головешки. Ледовый панцирь на ларце растаял, и лишь лужица осталась от сугроба на крышке.

Прутья оказались воротами. Они распахнулись, пропуская ведьму и увязавшегося следом Осипа. Ворота поскрипывали несмазанными петлями. Краб скакал между головешками.

– Ты хотел меня зажарить, да? И ты? – и краб яростно пинал ногами остывшие угольки.

– Будет тебе, – снисходительно хмыкнула ведьма, поднимая ларец.

Краб тут же вполз на плечо колдуньи, умирая от любопытства.

Ведьма подняла резную крышку.

– Это и есть жизнь для Майи? – краб свалился бы, если бы Осип не успел подхватить его.

В ларце, сияя красноватым светом, лежал остро отточенный кинжал.

Троица не могла оторвать взгляда от чарующего холодного блеска. Кинжал был символом смерти – и он давал жизнь?

Краб застонал:

– Это – чудовище! Мы выпустили из ларца чудовище!

Ведьма выпрямилась. Ее смех звучал почти ласково:

– Нет, приятель, это кинжал возмездия! Он мстит за растоптанную любовь. Он – как вечный урок и всегдашний укор.

Краб не понимал и половины из бормотания ведьмы. Осип давно раскрыл пасть. Лицо ведьмы, освещенное блеском кинжала, менялось. Смягчались угловатые черты. Наросты на коже разгладились. Она стала меньше ростом. Теперь ларец, стоявший на возвышении, был почти напротив лица ведьмы. И вдруг лезвие вспыхнуло небывалым, невозможным светом. От него расходились лучи, покалывая панцирь краба и заставляя Осипа корчиться. Ведьма грелась в этом свете.

И уродливое тело растаяло. Тело колдуньи вдруг обернулось телом крепкой, нестарой еще русалки, полной жизни. Но лучше всего были глаза: в зрачках застыл зеленоватый причудливый отсчет лезвия.