Русанов

Зато 18 августа мореходы предприняли рывок, обойдя мыс Выходной и, таким образом, распрощавшись с Маточ-киным Шаром, ушли к северу за залив Канкрина, одолев сразу километров полсотни. Коварное Карское море на этот раз пропустило путешественников без задержек, а сам Русанов, год назад с береговых обрывов наблюдавший лед до горизонта, порой не верил собственным глазам. И тем не менее препятствий в дальнейшем плавании оказалось предостаточно, в основном из-за погоды. У устья ручья Носилова участников похода надолго задержал плотный туман, такой тяжелый и безысходный, что, казалось, конца краю ему не будет. Кое-как пробираясь среди молочной мглы, когда силуэт спутника, казалось, грозил раствориться буквально в нескольких метрах, Кандиотти с Русановым обследовали реликтовые озера, отгороженные от моря галечниковыми косами — их наличие свидетельствовало о поднятии берегов архипелага. Окончание тумана придало сил участникам похода, увидавшим где-то за заливом Чекина важнейший ориентир — очертания горных гребней в окрестностях долгожданной цели — залива Незнаемый.

К вечеру следующего дня с попутным ветром (да таким, что временами приходилось спускать паруса) Русанов и его спутники были уже в устье залива Незнаемый, где нарвались, выражаясь грубоватым языком моряков, на «мордотык» — сильный встречный ветер, все тот же пресловутый новоземельский сток. Хотя на этот раз он задувал из центра острова — с запада, его свирепый нрав оставался неизменным. В результате на оставшиеся сорок километров до стоянки в ку-ту залива понадобилось четверо суток, и времени на ожидание прекращения ветра с приближением завершения полевого сезона просто не оставалось — Карское море совсем не Средиземное. На французов, напяливших на себя все, что только можно надеть, и укутанных поверх всего в брезенты, было тяжело смотреть, тем более что резкий сильный ветер срывал гребни волн, окатывая людей потоками всепроникающей влаги, от которой непривычные южане страдали особенно сильно. Да и зима недвусмысленно напоминала о своем неумолимом приближении: если снега на ближайшем прибрежном плато еще не было, то дальние горы в глубине острова порой были укутаны в снежное покрывало, от одного вида которого французы начинали стучать зубами, а ненцы, наблюдая смятение гостей, лишь улыбались — они-то были у себя дома и не привыкли жаловаться.

Подобный пейзаж в багровых закатных тонах низкого полярного солнца показался доктору Кандиотти скверным предзнаменованием, и он все чаще выжидательно посматривал на своего русского эксперта, который на недоуменные вопросы француза чаще отвечал традиционным «Са ва!» с успокаивающим жестом — да ничего особенного… В такой ситуации французам оставалось только положиться на опыт и интуицию русского участника экспедиции, который, в об-щем-то, внешне и не показывал признаков беспокойства или сомнений в исходе предприятия. Однако, разумеется, перспективы приближения зимы не могли его не тревожить, даже если по его прошлогоднему опыту и со слов ненцев сентябрь, несмотря на отдельные непогожие дни, оставался достаточно полевым месяцем, с определенными ограничениями для маршрутов. Однако ночевки во французских палатках, не слишком пригодных для здешних условий, у всех (кроме ненцев) оставили сильное впечатление. Порой безжалостный сток просто срывал их с оттяжек, закрепленных на тяжелых камнях. В такой обстановке нечего было думать поставить их заново, и люди пытались продолжить сон в спальных мешках, заворачиваясь в палаточный брезент, стараясь не оставлять на растерзание ветру свободной палаточной ткани, убирая ее излишки под себя, пытаясь забыться в мучительной дреме под музыку непогоды, куда входили завывание ветра, хлопанье брезента и непрерывный плеск волн на берегу, временами переходящий в натруженный рев. Ненцы в это время в своих нецивилизованных малицах, укрывшись брезентами на днище карбасов вместе с обогревавшими их собаками, как говорится, и в ус не дули — они-то были у себя дома и происходящие атмосферные возмущения не казались им чем-то чрезвычайным.