Не могу сказать, что при осознании этой мысли меня охватила паника. Может быть, я и боялась того, что меня увозит непонятно куда, нью-йоркский Русофоб, маньяк, пытавший и жестоко убивший нескольких моих соотечественников. Но этот страх был какой-то не настоящий, не мой, я боялась как-то не всерьёз. Как будто, я наблюдала за собой и своим страхом со стороны. Или будто в кинотеатре смотрела фильм про себя с собой в главной роли. И все эти события я созерцала, устроившись в мягком кресле с большим ведром сладкого попкорна и большим стаканом газировки, которую я потягивала через трубочку.
Я искоса посмотрела на Трумэна и ясно увидела, что он сумасшедший. Потому что у него было лицо настоящего безумца. Глаза безумца вглядывались в стену дождя впереди. Руки безумца нервно сдавливали руль. И всё его поджарое тело, его обнажённый торс, его перевязанная рука кричали о безумии. Он напомнил мне охотника из курортного городка, также распространяющего безумие вокруг себя, но уверенного в своей божественной исключительности.
Я подумала о том, когда Джек Трумэн сошёл с ума. Было ли безумие заложено в нём изначально или настигло его на войне, когда кровь, крики раненых и умирающих ежедневно преследовали его, стали буднями его жизни. Следовало ли пожалеть этого человека? Возможно, но он причинил мне и другим людям слишком много боли, чтобы его можно было простить и сочувствовать ему. Он виновен. Для него не должно и не может быть прощения. Он убийца, за что и понесёт наказание. И даже моя смерть этого уже не изменит.
Майкл смотрел, как Трумэн увозит Лили. Он знал, что на машине закреплён радиомаячок, что вслед Русофобу отправятся четыре автомобиля с оперативниками, что, как только погода чуть установится, в воздушное сопровождение полетит полицейский вертолёт. И всё равно на душе было неспокойно. Она была такой чистой, такой невинной, она не заслуживала такой смерти. Никто из жертв Русофоба не заслуживал, но Лили в особенности.
Когда только началось это безумное дело, разве мог он представить, что узнает такую женщину, как она. А сейчас она в опасности, она нуждается в нём, а он снова отстаёт и проигрывает Джеку Трумэну, убийце-Русофобу.
Шеф дал команду выждать сто двадцать секунд, чтобы преследовать Джека Трумэна вне зоны видимости. Поэтому Майкл следил за временем, которое будто издевалось, всё замедляя и замедляя свой ход. Спустя годы, отпущенные две минуты истекли. Агент Фэйссобер двинулся в погоню, следя за сигналом радиомаяка. Следом за ним ехали ещё три федеральных автомобиля.
Полицейские огни остались позади. Дорогу машине Майкла освещали только противотуманные фары и яркие росчерки молний.
Не сдержавшись, агент Фэйссобер подъехал слишком близко, и Трумэн наверняка заметил свет фар. Пусть, так даже лучше, поостережётся причинить ей вред. Зная, что его преследуют федералы, Русофоб скорее оставит заложницу в живых, чтобы было, кем прикрываться.
За стеной дождя Майкл почти не видел машину Русофоба, ориентируясь на красную точку, мигавшую на панели прибора слежения. Агент Фэйссобер отчаянно старался придумать план, который позволил бы поймать Русофоба таким образом, чтобы не пострадала Лили. Но по всем расчётам выходило, что шансов у неё почти нет.
Несмотря на проливной дождь и плохую видимость, Трумэн держал хорошую скорость. Он двигался в сторону доков. Если Русофоб надеялся затеряться там, то он просчитался. Шеф сразу отправил патрулировать гавань несколько полицейских машин, предвидя такое развитие событий. На Бруклинском мосту тоже дежурили две машины. Трумэну некуда бежать. Главное, чтобы, поняв это, он не решил избавиться от заложницы.
Мы мчались сквозь дождь. Трумэн гнал машину слишком быстро для такой погоды. Он будто боялся куда-то опоздать. Я не знала, преследует ли нас Майкл, потому что за окном ничего не было видно. Я не знала, где мы находимся и куда направляемся. Впрочем, если Майкл не поспешит мне на помощь, то я совершенно точно знала, что меня ожидает в конце этого пути.
А что, если Майкл не поехал за мной? Может быть, ФБР и не собирается меня спасать. Может, они ждут, пока Русофоб отъедет подальше, пока окажется за чертой города, и тогда они сбросят на него бомбу с вертолёта. Ну, и на меня тоже. Так сказать, обойдутся малой кровью.
И я вдруг поняла, что теперь только от меня зависит, умру я сегодня или проживу ещё долгие годы. Я должна бороться с ним сама, чтобы выжить. Необходимо что-то предпринять, причём немедленно. Я посмотрела на Трумэна, сжавшего зубы и смотрящего прямо перед собой в попытке разглядеть дорогу за лобовым стеклом. Посмотрела на пистолет, так и лежавший у него на коленях. Кажется, я знаю, что нужно делать. Господи, помоги мне.