Русофобия. История изобретения страха

Как справедливо пишет Л. Вульф, «настаивая на антиисторической неизменности России, подобные изречения ещё более подчёркивают неизменность жёстких формул, при помощи которых её описывают иностранные наблюдатели»[976]. А сам Кюстин отмечал, как мы помним, что он о многом догадался. Догадался, точнее, воспроизвёл уже сформировавшиеся стереотипы, выдавая их за свои «догадки». Кюстин не открывает что-то новое ни для себя, ни для читателя, он в красочной, увлекательной, порой пугающей форме создаёт тот образ России, к которому на Западе давно привыкли и который хотели увидеть. Тем более что на волне антирусских настроений в Европе такой хрестоматийно-узнаваемый образ деспотичной, варварской России был как никогда созвучным настроениям момента, но таким он остаётся и до сих пор, поэтому книга Кюстина и в наши дни воспринимается как «пророчество» и оказывается ко времени и к месту.

Журнальные войны между Россией и Францией, или Страсти по Кюстину

Итак, книга Кюстина выстрелила и имела большой общественный резонанс, как бы к ней ни относились. Именно её публикация спровоцировала самую настоящую информационную войну между Россией и Францией. Термин «информационные войны» тогда не употребляли; в России их называли «журнальными войнами» — так это явление обозначено в отчётах Третьего отделения Императорской канцелярии[977]. Журнальные — потому что «газета» по-французски — это и есть «le journal»[978].

О стране, далёкой и неизвестной, легче всего сообщать всяческие нелепицы, направляя общественное мнение в нужное русло. Журналист, писатель и переводчик Владимир Михайлович Строев, оказавшийся в Париже в 1838–1839 годах, отмечал, что газетные утки — «статьи чисто выдуманные, для возбуждения ужаса на бирже или в гостиных», про Россию и русских «выдумывать легче всего, ибо нас в Париже совсем не знают <…> Тут обширное поле французскому воображению: оно создаёт какое-то небывалое царство под именем России, и печатает об нём глупейшие басни»[979]. Историк Михаил Петрович Погодин, тогда же посетивший Францию, по дороге из Марселя в Париж разговорился в дилижансе с двумя старушками-попутчицами, задававшими «смешные» вопросы о том, «…есть ли у нас постели, раздеваемся ли мы, ложась спать…»[980] Причём Россию плохо знали не только обыватели, но и интеллектуально искушённые люди. Так, знаменитый писатель Александр Дюма-отец во время разговора с актёрской четой Каратыгиных, навестившей его в Париже в 1845 году, назвал Бородинскую битву Полтавской[981]. Казалось бы, европейцы располагали к тому времени значительным объёмом информации о России, в Европе публиковалось много работ, но всё равно, нас они не знали.

На книгу Кюстина российские власти должны были реагировать. Задачи по формированию позитивного образа России за рубежом были возложены на Третье отделение во главе с графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом. «Наш ответ Кю-стину» вполне мог бы выйти из-под пера Оноре де Бальзака, решившего в самый разгар полемики отправиться в Петербург к своей возлюбленной Эвелине Ганской. Этой поездкой решили воспользоваться российские дипломаты, прежде всего поверенный в делах России во Франции Николай Дмитриевич Киселёв. В шифрованной депеше графу Нессельроде от 24 (12) июля 1843 года сообщалось: «…идя навстречу денежным потребностям г. де Бальзака, можно было бы использовать перо этого автора, который сохраняет ещё некоторую популярность здесь, как вообще в Европе, чтобы написать опровержение враждебной нам и клеветнической книги г. де Кюстина»[982].

Российские дипломаты рассуждали весьма здраво и правильно понимали ход мыслей Бальзака, всегда мечтавшего о большой государственной карьере, желавшего утвердиться в Петербурге и достичь там того, что ему не удавалось в Париже Луи-Филиппа: стать влиятельным политическим деятелем. Одновременно он стремился разделить с семействами Ганских и Мнишек обладание целыми уездами Киевщины, Подолии и Волыни[983].

Однако этот проект не был реализован, поскольку возобладала точка зрения императора Николая и графа Нессельроде: взирать на все публикации о России с совершенным равнодушием, полагаться на собственные силы и стараться избегать прямой полемики[984]. В письме российскому дипломату барону П.К. Мейендорфу от 3 декабря 1839 года Нессельроде писал: «…вы знаете, я всегда придерживался мнения, что не надо отвечать на диатрибы иностранных газет. Я ещё не видел, чтобы книги или статьи, написанные в нашу пользу, кого-то бы переубедили»[985].

При этом Нессельроде сам признавал, что книг, написанных в пользу России (и не инспирированных российскими властями), в Европе было очень мало. 8 октября 1839 года он писал барону Мейендорфу: «В Лейпциге появилась книга под названием „Пентархия“. Постарайтесь выяснить, кто её автор. Эта брошюра написана полностью в нашу пользу, редкая вещь в наши времена»[986].