Русофобия. История изобретения страха

Виной тому сами русские: «Привычка к маскировке и лести зашла у них так далеко, что все без исключения становятся защитниками царя и его правительства, обманывая себя и вводя в заблуждение путешественников, которые могли бы своим беспристрастным и пытливым умом расширить свои знания и увидеть эту страну в её истинном свете»[1086]. Как видим, образ России как «царства фасадов» очень прочно закрепился в сознании.

Россия — это не только «царство фасадов», это ещё и царство кнута! Кнут олицетворяет грубую власть силы, жестокости и деспотизма: «Кнут! Нет ни во французском языке, ни в языке другого цивилизованного народа слова, которое одно воплощает в себе столько сверхчеловеческих жестокостей и страданий!» Именно кнутом, то есть насилием и страхом, достигается рабская покорность народа: «Кнут! От одного этого слова у русского холодеет сердце, кровь стынет в жилах, это слово бросает в жар, поселяет ужас в душе и подавляет шестидесятимиллионный народ. Но знаете ли вы, что такое кнут? Это — смерть, — скажете вы. Нет, это не смерть, это в тысячу раз хуже»[1087].

Если Россия — царство кнута, то император в такой стране непременно должен персонифицировать деспотичную грубую власть. Между тем ничего подобного в тексте де Ланьи мы не находим, даже наоборот! «Император Николай, безусловно, самый достойный человек в своей империи, равно как самый красивый, самый справедливый, самый гуманный и самый просвещённый. Он внушает уважение и почтение всем, кто его окружает или имеет счастье к нему приблизиться, не столько из-за преклонения перед священной властью, сколько из-за его редких и великих качеств»[1088].

При этом Николай является достойным продолжателем дела Петра, на которого он очень похож (и это тоже частое сравнение у иностранцев), прежде всего своим неизбывным трудолюбием и энергией: «Здоровья крепкого и железной энергии, невероятной трудоспособности, он утомляет своих министров и секретарей работой. Всё своё время и все свои силы он отдаёт управлению своей обширной империей, он всегда первым встаёт и последним ложится»[1089]. «Армия, финансы, морской флот, торговля, сельское хозяйство — он за всем наблюдает, будучи предельно ответственным и честным». Единственное, что ему не под силу, — это «продажность, от которой страдает империя». Тут, как пишет де Ланьи, «его власть побеждена»[1090].

Итак, образ Николая I в интерпретации де Ланьи — это пример идеального правителя, абсолютного самодержца, который олицетворяет власть как таковую: «Он правит страной согласно только своим собственным намерениям, всегда сообразуясь только со своей собственной волей. Находиться под чьим-то влиянием было бы для него равнозначным отречению»[1091]. Император — как Левиафан Гоббса, все нити и рычаги управления сходятся к нему, он обладает всей полнотой власти: «Религия, Бог, поп и закон персонифицируются в царе»[1092]. «Указы, регламенты, решения, смертные приговоры, помилования — всё зависит от императорской воли»[1093].

Но пресловутая жестокость Николая оправдана дикостью народа: «Он понимает, что его народ, который он очень хорошо знает, совершенно не способен жить при режиме, находящемся в гармонии с евангельскими заповедями»[1094]. Это общее место авторов, доброжелательных по отношению к России, хотя де Ланьи к таким не относится; они оправдывают абсолютную власть, подчёркивая, что только таким образом можно управлять русскими: «Чтобы управлять таким народом, нужны кровавые и суровые законы, сеющие ужас в душах, поражающие всех, от малого до великого»[1095].

Однако нет особой нужды применять кнут (и это тоже общее место), ведь народ и без того покорен и безропотен. А это является следствием крепостного права, которое ввергло народ в рабское состояние: «Приученный к покорности и ужасающему рабству, крестьянин совершенно безразличен ко всему, что его окружает. Управляющий его обкрадывает, хозяин, дабы удовлетворить свою похоть, забирает его дочь, а он благодарит его за честь, оказанную его семье»[1096].

Крестьяне — абсолютно бесправны, закон их не защищает: «Закон защищает только жизнь и имущество бояр. Крепостной, рассматриваемый как пахотная машина, не нуждается в законах; плуг может провести ночь на улице, на снегу, под дождём. То есть что ещё крепостной в России, как не бродячий плуг?» Соответственно, «для крепостного нет закона, нет судов, нет правильной процедуры. Для него есть только помещик; суд — это тоже помещик»[1097]. Собственности — тоже нет: «Для крепостного собственность — это вещь неизвестная, этого слова не существует в его языке». Равным образом в русском лексиконе нет слов «гражданин» и «свобода»[1098].