Русофобия. История изобретения страха

И вот тут можно порассуждать. А если бы читатель не прочёл второй роман и не узнал бы продолжения? Он ведь так бы и остался во власти представлений о том, что Россия — ужасная страна, а люди в ней соответствующие. Но во второй части романа Анна из взбалмошной охотницы за французскими аристократами превращается в рачительную хозяйку, проводит преобразования, опережая грядущие Великие реформы, а оказавшись во Франции накануне Франко-прусской войны, проявляет настоящее самопожертвование, способствует сближению между Россией и Францией, направляет в нужное русло общественное мнение. И оказывается, что и любить по-настоящему она умеет, и умирает как настоящая героиня, сделав много полезного для Франции.

Всё это, безусловно, весьма трогательно, но зная, что писал Леузон Ле Дюк до этого, читатель вправе задать вопрос: а когда же автор искренен? Когда изливает на Россию потоки грязи, как в работах времён Крымской войны, или теперь? Можно было бы подумать, что он — русофоб по обстоятельствам, типичный флюгер, но вряд ли это так, поскольку даже в рамках одного и того же произведения его позиция очень неоднозначна. И в целом его неприятие России проявляется даже тогда, когда он, казалось бы, симпатизирует русским. Очевидно, речь идёт лишь о градусе русофобии.

Или же его позиция, что называется, «и нашим и вашим»? Сторонникам русско-французского сближения — роман «Иван», вторую часть романа о княгине Анне; тем, кого Россия раздражает — агитационно-пропагандистские работы времён Крымской войны, первую часть «Одиссеи русской княгини». Тем более, что на теме русофобии можно было спекулировать, зарабатывать политические очки, да и в прямом смысле слова зарабатывать, как после окончания Франко-прусской войны можно было использовать тему русско-французского сближения.

Сам Леузон Ле Дюк утверждал: ничего личного, только правда. Я бы сказала несколько иначе: ничего личного, только бизнес…

Концепция культурного градиента

Понятия прогресса и цивилизации, как их определил маркиз де Кондорсе в XVIII столетии, привели к появлению теории развития и теории рассеяния. Прогресс развивается поэтапно. В Европе продвижение либеральной модели в противовес самодержавию и утверждение цивилизации, превозмогающей азиатское варварство, породили теорию «культурного градиента».

Такие идеи развивались на всём протяжении XIX века, а в XX столетии эту концепцию в наиболее целостном виде сформулировал М. Малиа: «Моя основная мысль заключается в том, что не существовало и не существует Европы как однородного культурного целого, противостоящего России, что Европу следует изучать как целый ряд Sonderwege, „особых путей" (в том числе русского пути), которые образуют „градиент" — ступенчатый склон, спускающийся от Атлантики к Уралу»[1401].

Его идеи формировались в годы холодной войны, когда противостояние СССР и США воспринималось как проявление фундаментальной конфронтации Востока и Запада, истоки которой коренились в далёком прошлом. Концепция «культурного градиента» М. Малиа в этом отношении была более гибкой. По его мнению, отношения между Россией и Западом на протяжении веков были многогранными и включали в себя совершенно разные аспекты, которые следует анализировать не только через категории дипломатии и политики, но и через призму восприятия. В рамках концепции «культурного градиента» Россия рассматривается как европейская страна, а Европа — как конгломерат отдельных культур со множеством «особых путей» развития. Соответственно, необходимо изучать взаимодействие и взаимопроникновение идей и политических практик в этих культурах, включая Россию[1402].

Г. Меттан справедливо указывает на практический характер теории «культурного градиента»: в угоду конъюнктуре момента можно включать Россию в европейскую цивилизацию или исключать из неё. Когда Россия становится полезной, её начинают считать частью сообщества цивилизованных государств, указывая на её совместимость с Западом. Когда Россия воспринимается как угроза, теория градиента позволяет исключить её из числа цивилизованных стран и вернуть в варварство «со всем арсеналом привычных клише: авторитаризмом, атавистическим экспансионизмом, этатизмом (государственничеством), ретроградным консерватизмом»[1403].

Как справедливо отмечает В.В. Дегоев, говоря об англо-франко-русском сближении на рубеже веков и формировании Антанты, «в отличие от геополитических противоречий, которые удалось смягчить, русофобия оказалась настолько имманентной и устойчивой материей, что её невозможно было устранить официальными международными документами и даже тесными союзными отношениями. Достаточных средств профессиональной защиты от этого наваждения не нашлось даже у британской академической науки, славившейся своей более или менее объективистской, критической методологией. В крупных трудах по истории России русофобские „слабости" авторов зачастую одолевали их искреннее намерение трезво и спокойно исследовать проблему»[1404].