Русофобия. История изобретения страха

В результате, по словам Г. Меттана, «отставание» России рассматривается как абсолютная реальность и превращается «в неотъемлемый элемент и дискриминационный абсолют в соответствии с расхожим расистским суждением, что русский — варвар, подобно тому, как еврей — скряга, чернокожий — лентяй, а мусульманин — террорист. Отсюда недалеко до причисления России к врагам цивилизации, что, собственно, регулярно делают наиболее радикальные СМИ»[1405]. А после февраля 2022 года это стало нормой для большинства центральных западных изданий.

Наглядным проявлением концепции «культурного градиента» стало изменившееся восприятие России в мире в конце XIX столетия. Как отмечает А. Безансон, «великие русские романисты и композиторы, русский балет и русская живопись не только достигают европейского уровня, но впервые в истории начинают оказывать влияние на западную художественную продукцию. Различия между Россией и другими европейскими странами сглаживаются. Наступает эпоха интереса к „русской душе"; европейцы стремятся познать её и смягчить с её помощью свой рационалистический позитивизм»[1406].

Аналогичную мысль проводит Ж. Нива: «К началу двадцатого века отсталость России исчезла. Мы были наравне. Мы стали, по удачному выражению Иоанна Павла II, которое он позаимствовал у поэта Вячеслава Иванова, двумя лёгкими Европы»[1407]. По мнению А. Безансона, начиная с этого времени говорить о сколько-нибудь постоянном и едином образе России в глазах европейцев становится уже невозможно. В зависимости от политической обстановки и политических убеждений европейцы попеременно (а порой и одновременно) видят в России то средоточие всех надежд, то источник всех страхов[1408]. Собственно, так было и прежде, и два эти образа были теснейшим образом взаимосвязаны и использовались в зависимости от конкретных обстоятельств.

«Империя царей и русские» Анатоля Леруа-Больё: новый взгляд или смягчение старых мифов?

Итак, западный взгляд на Россию меняется в зависимости от политической конъюнктуры. Для Франции решающим моментом в трансформации образа России стало поражение во Франко-прусской войне 1870–1871 годов. Если сильная Франция испытывала к России по большей части презрение, к которому добавлялся страх, то Франция, обескровленная войной, изменила свой взгляд на Россию, стремясь найти в ней защиту от немецкой угрозы. Поражение в войне нанесло удар по негативному восприятию России и, начиная с этого времени, русофобия, затронувшая самые широкие слои французского общества, в том числе и низы, не только уходит в прошлое, но сменяется чувством прямо противоположным. Политическая обстановка, немецкие военные угрозы — все это побуждало Францию искать союзника в лице России, и именно это привело к изменению взгляда на неё и росту интереса к ней. Можно сказать, что «любовь» к России явилась обратной стороной ненависти к Германии.

Дело шло к русско-французскому союзу и, если можно так сказать, «золотому веку» (хоть и очень краткому) в истории двусторонних отношений. Именно тогда, в 1880-е годы, написал свою трехтомную книгу «Империя царей и русские» известный французский социолог и публицист Анатоль Леруа-Больё[1409]. В его взгляде на Россию самым наглядным образом проявилась концепция «культурного градиента».

Труды Леруа-Больё как в зарубежной, так и в отечественной историографии считают идейной основой русско-французского союза[1410], а его самого именуют французским славянофилом[1411], исследователем, открывшим новый взгляд на Россию и сформировавшим новое направление в россике. Так, современник Леруа-Больё, Э. М. де Вогюэ, чьё высказывание приводит на страницах своей статьи О.С. Данилова, отмечал: «…он увидел и вполне раскрыл нам огромную неведомую страну»[1412]. Сама же О. С. Данилова подчёркивает, что книга «стала тем произведением, по которому французы в XIX в. судили о России, она явилась работой-новшеством для французской исторической науки тех лет. Слависты, оценивая этот труд, в один голос утверждали — с выходом книги можно говорить о новом подходе к изучению России»[1413].

Кроме того, исследователи традиционно противопоставляют книги Кюстина и Леруа-Больё, подчёркивая, что во Франции сформировалось две категории русистов: сторонники Кюстина и приверженцы Леруа-Больё. Например, Ж. Нива отмечает: «Французские слависты делятся на два резко отличных типа: настольная книга одних — „Россия в 1839 году" Кюстина <…> другие предпочитают держать под рукой Леруа-Больё»[1414].