Русофобия. История изобретения страха

Соотношение между знанием о Другом и мнением о нём

Поскольку образ России — это необходимый для стабильности Запада конструкт воображаемого, возникает вопрос: каково соотношение между знанием о Другом и существующим о нём мнением? Теоретически знание первично и должно формировать мнение о Другом. На деле скорее имеет место инверсия: мнение, существующее о той или иной стране, влияет на уровень знаний о ней. На уровне национального сознания благоприятное мнение о Другом стимулирует рост знаний; враждебное мнение способствует не росту знаний, а, напротив, укоренению невежества в обществе.

Анатоль Ливен, рассуждая о современном состоянии знаний о России, подчёркивает, что, несмотря на целый ряд серьёзных работ, в общем можно говорить о «деградации западных исследований современной России в рамках общей деградации страноведения на Западе», когда «подлинные знания об отдельных частях света оказались в тени общетеоретических подходов», используются «учёными» «с ограниченным кругозором и зачастую служат не более чем тонким прикрытием для западной идеологической повестки и предрассудков»[135]. Как видим, знание уступает место идеологии и пропаганде.

Итак, Россию иностранцы не знали и не стремились узнать, живя в плену уже сформировавшихся представлений, мифов и стереотипов. Немецкий исследователь Шарлотта Краус, анализируя работы французских авторов о России XIX века, подметила важную деталь: писатели давали очень мало разъяснений своим читателям, вероятно, предполагая, что у французского читателя уже была своя заранее сформированная концепция России и её жителей. В итоге увеличение количества знаний не влияло на уже сформировавшиеся и укоренившиеся стереотипные представления о России[136].

Процесс мифологизации и стереотипизации любой чужой реальности, как и своей собственной, естественен и неизбежен. Но в отношении России этот процесс был усилен в глазах европейцев её экзотичностью и удалённостью: авторы, писавшие о России, были уверены, что читатели не отправятся в далёкую страну, чтобы проверить степень достоверности прочитанного[137], о чём писал ещё В. О. Ключевский в своей первой опубликованной работе «Сказания иностранцев о Московском государстве», вышедшей в 1866 году: «За немногими исключениями, они писали наугад, по слухам, делали общие выводы по исключительным, случайным явлениям, а публика, которая читала их сочинения, не могла ни возражать им, ни проверять их показаний: недаром один из иностранных писателей ещё в начале XVIII века принуждён был сказать, что русский народ в продолжение многих веков имел то несчастье, что каждый свободно мог распускать о нем по свету всевозможные нелепости, не опасаясь встретить возражения»[138].

Более того, вовсе не обязательно было отправляться в Россию для её изучения «на местности», поскольку зачастую путешественник заранее знал, что он о ней напишет. Об этом иронично заметил Ф. М. Достоевский в 1861 году: «Он (француз. — И. Т.) ещё в Париже знал, что напишет о России; даже, пожалуй, напишет своё путешествие в Париже, ещё прежде поездки в Россию, продаст его книгопродавцу и уже потом приедет к нам — блеснуть, пленить и улететь». Про путешественников, приезжавших в Россию на короткий срок, Достоевский писал не менее ярко: «Иные из них приезжают с серьёзными, важными целями, иногда даже на 28 дней, срок необъятный, цифра, доказывающая всю добросовестность исследователя, потому что в этот срок он может совершить и описать даже кругосветное путешествие»[139].

Или, например, француз Клод-Карломан де Рюльер в своей книге о России, написанной в 1760-е годы, утверждал: «Мало кто, проведя в России восемь дней, не сможет разумно говорить о русских: всё сразу бросается в глаза»[140]. И. Нойманн, цитирующий эти слова, справедливо отмечает: «Конечно, так оно и было, особенно если европейцы заранее знали, что они увидят»[141].

Можно ещё обратиться к опровержению на книгу маркиза де Кюстина, написанному П.А. Вяземским. Князь Пётр Андреевич задаётся вопросом: что нового о России узнал Кюстин? А узнал он ровным счётом три вещи: Россия управляется абсолютным монархом, там есть крепостное право и царедворцы. Для того, чтобы узнать эти прописные истины, замечает Вяземский, Кюстину вовсе не нужно было отправляться в столь далёкое путешествие. Маркиз мог вернуться домой, едва ступив на русскую землю: свои выводы он уже сделал, и заключаются они в одной фразе: «Можно сказать, что все русские, от мала до велика, пьяны от рабства»[142]. Слова Кюстина о рабе, который стоит на коленях и мечтает о власти над целым миром, М. Малиа справедливо называл «квинтэссенцией стереотипного видения России»[143].