Русофобия. История изобретения страха

Как отмечал Эдвард Саид, «развитие и существование любой культуры требует наличия иного и конкурирующего с ней alter ego»[1482]. Со времени Средневековья Россия постепенно начинает становиться значимым Другим для Европы, а интерес к ней активизируется в моменты кризиса самого западного общества. Но всегда речь идёт о России как о конструкте воображаемого, в результате возникает либо идеальный образ, утопия, либо антиидеал, антиутопия. Если утопия позволяет выгодно оттенить пороки и проблемы существующего западного общества, то с помощью антиутопии можно более рельефно показать его достоинства, неважно, реальные или мнимые. Отсюда и зависимость Запада от созданного им образа России, ведь взгляд на Другого — это прежде всего способ самоидентификации и самопознания. При этом русофобия основана на логике бинарных оппозиций: свобода — рабство, демократия — деспотизм, прогресс — отсутствие развития и т. д.

Несмотря на то, что образ Другого не бывает статичным, он всегда меняется, история показывает, что гораздо чаще мы были нужны Западу именно как антиидеал и антиобраз, как некое абсолютное Зло. Как отмечал Ф.И. Тютчев, «борьба между Западом и нами никогда не прекращалась. В ней не было даже длительной передышки, а случались лишь короткие остановки. Зачем теперь это скрывать от себя? Борьба между Западом и нами готова разгореться ещё жарче, чем когда бы то ни было <…> Что же, примем бой открыто и решительно»[1483].

Можно назвать эти слова великого русского поэта и мыслителя пророческими, а можно констатировать неизменность взгляда на Россию, что лишь подчёркивает тот факт, что мы нужны Западу именно такими.

Итак, всё течёт, всё меняется, происходят перемены в жизни нашей страны, но в восприятии европейцев, в восприятии Запада мы остаёмся вечной и неизменной Россией. Отнюдь не важно, идёт ли речь о Московской Руси (или Московии, как её именовали европейцы), о России Петра Великого, об имперской России последующих столетий, о Советском Союзе или современной России — в восприятии Запада мы, как правило, остаёмся варварской, деспотичной страной, с рабски покорным населением и неизменно стремящейся к экспансии. Такой образ, который начал формироваться во времена «открытия» европейцами Московского государства, почти в неизменном виде сохранился до наших дней, а взгляд современных авторов зачастую мало чем отличается от позиции маркиза Астольфа де Кюстина, как и его «Россия в 1839 году» отличается лишь деталями от «Записок о Московии» Сигизмунда Герберштейна или книги писавшего спустя столетие после него Адама Олеария.

Почему это происходит? Дело в том, что Другого представители иных наций и культур узнают посредством стереотипов и мифов, которые предшествуют знанию и порой его заменяют. Более того, рост знаний чаще всего никак не влияет на уже сформировавшийся образ, и авторы, следуя завету Вольтера «книги делаются из книг», тиражируют из сочинения в сочинение устоявшиеся стереотипы. Поэтому, несмотря на все знания о нашей стране, накопленные за столетия, взгляд остаётся прежним, сформировавшимся в рамках стереотипного мышления и политического мифа, направленного на создание нужного образа.

Средневековые европейские авторы во многом унаследовали от античных писателей представления о «варварах Севера» и «восточном деспотизме». Те атрибуты, которыми античные мыслители наделяли «варварский Север», на Западе были перенесены сначала на Восток, а затем и на Московскую Русь, ставшую преемницей Восточной Римской империи после падения Константинополя. В результате Россия постепенно начинает восприниматься как враждебная восточная, даже азиатская страна со всем набором стереотипных западных представлений о Востоке.

Как читатель мог видеть, изначально раскола между Русью и Западом не было. Однако принятие Русью христианства по греческому обряду, разделение церквей, ордынское нашествие и владычество существенно изменили взгляд европейцев на Русь. Ренессансные путешественники, оказавшиеся в нашей стране в XV–XVI веках, далеко не всегда видели черты восточной деспотии в Московской Руси, и поначалу интереса было не меньше, чем презрения и высокомерия. Однако после того, как не удалось склонить Московское царство к принятию католической унии и совместно действовать против турок, взгляд на московитов как на Других сменяется взглядом на них как на Чужих. Именно тогда на Западе формируется концепт «учитель — ученик», колониальная оптика (совпадающая по времени с эпохой Великих географических открытий) и основные идеологемы образа России, сформулированные на страницах «Записок о Московии» Сигизмунда Герберштейна. Провал своих дипломатических миссий он объяснил именно негативными свойствами самого русского народа. Ливонская война стала первым масштабным конфликтом России и Запада и ещё больше закрепила эти стереотипы.