Русофобия. История изобретения страха

Леруа-Больё относился к России с безусловной симпатией, при этом вовсе не был её апологетом и не идеализировал её, отчётливо видя «пробелы» в её развитии. Далеко не новаторскими были его выводы. Однако он, прежде всего, стремился Россию понять, хотя, как и многие авторы, писавшие до него, сравнивал Россию с Европой и, не находя общих моментов, говорил об ущербности русской истории, взирая на Россию через традиционную оптику превосходства. И это отразилось уже в названии книги — «Империя царей». Почему царей? Потому что французы долго не признавали титул императора за Петром Великим, и поэтому все российские императоры для них — просто «цари». Поэтому можно сказать, что взгляд Леруа-Больё — это слегка подретушированный и смягчённый традиционный образ «варварской» России. Анатоль Леруа-Больё, испытывая глубокий и подлинный интерес к России, стремясь её понять, не свободен от трансляции антирусских стереотипов, сформировавшихся в рамках европейской культуры, хотя, на мой взгляд, делает он это, скорее по инерции и сложившейся историографической традиции.

Если в предыдущие десятилетия взвешенные и спокойные книги о России, не имеющие налёта сенсации и разоблачений, не были интересны французскому читателю, то в условиях наметившегося российско-французского сближения, когда Россия ста новится основной темой во французском политическом дискурсе и общественной жизни, книга Леруа-Больё пришлась к месту и ко времени. Тогда начала формироваться не просто мода на Россию, а любовь к ней, основанная на страхе перед Германией, когда французы, по образному выражению Ш. Корбе, русско-французский союз, этот брак по расчёту, быстро превратили в союз по любви[1467]. Отсюда и такой интерес к этой книге, которая оказалась не просто востребованной, но рекомендовалась к изучению во всех учебных заведениях, где готовили будущих славистов[1468]. Её читали именно поэтому, а вовсе не потому, что она содержала новый, доброжелательный и объективный взгляд на великую, огромную, но при этом вовсе не страшную Россию. Мода, однако, быстро прошла, и теперь книгу помнят разве что специалисты. А самые достойные из них удостаиваются престижной российско-французской международной премии имени А. Леруа-Больё, учреждённой в 1995 году и присуждаемой за лучшее российское произведение о Франции или за лучшее исследование в области французской литературы.

Утраченные надежды: коммунизма нет, а русофобия осталась

«Золотой век» в истории отношений России и Западной Европы продолжался очень недолго, до Октябрьской революции 1917 года. Далее наступает новый этап, выстраиваются новые отношения, появляются новые проблемы, связанные с противостоянием двух систем, однако мифы и стереотипы не меняются. Только теперь «деспотическая» власть приобретает обличье коммунистических вождей, однако народ остаётся таким же бесправным, а неизбывное стремление к экспансионизму находит воплощение в идее мировой революции[1469]. Как отмечает В.В. Дегоев, «русофобия получила „благопристойный" камуфляж» борьбы с большевизмом и органично соединилась с советофобией[1470]. Хотя параллельно формируется очередной «русский мираж», коммунистический, и на этот раз с советской Россией левые западные интеллектуалы связывают надежды на обновление и развитие. Всё повторяется, и уже на новом витке исторического развития старые мифы обретают новое звучание.

История восприятия Советского Союза является темой для отдельного исследования. Нам же важен следующий аспект: мир оказался разделён. Как пишет Ж. Нива, «Советский режим опять изменил равновесие, лёгкие были разделены, дышать всем стало трудно — и вам, и нам»[1471]. Однако классический взгляд через оптику «учитель — ученик» сохранялся и в это время, и предполагалось, что если Россия будет «учиться» хорошо, то угроза, которую она собой представляет, уменьшится. Соответственно, исследователи выражали надежду, что падёт коммунистический режим, и Россия будет принята в дружную западную семью.

Так, Ш. Корбе в 1967 году надеялся, что, несмотря на произошедший в 1917 году раскол, вновь отдаливший Россию от Европы, со временем эта глубокая рана затянется и после падения коммунизма Россия сможет, наконец, соединиться с остальной Европой, поскольку, по мнению исследователя, к середине XX столетия стало очевидным, что цивилизация имеет единый и универсальный характер: «Сегодня нации всё больше и больше понимают существующую между ними солидарность в поисках человеческого предназначения»[1472].

Спустя полвека Доминик Ливен, рассуждая о будущем России, отмечает, что её судьба «будет сильно зависеть от общей стабильности мирового порядка под эгидой Соединённых Штатов и от того, сможет ли Америка предложить России шанс стать чем-то большим, чем простой экспортёр сырья и энергоносителей, а также от того, захотят и смогут ли русские использовать этот шанс»[1473].