Русофобия. История изобретения страха

Именно ордынским завоеванием европейцы зачастую объясняли не просто инаковость России и русских, но их порочность. Это так называемая историческая аргументация русофобии (вторая — генетическая). Согласно ей, русская «культура тирании и рабства» возникла из сочетания византийского православия и татарского деспотизма. Россия является наследницей Орды, а её победа над игом была обусловлена заимствованием основных свойств диких кочевников, их трансформацией и превращением в основу российской государственности. В результате образ России как Орды стал типичным русофобским штампом[225], достаточно вспомнить фальшивое «Завещание Петра Великого» и его пункты 13 и 14 об азиатских ордах, жаждущих заполонить и уничтожить Европу.

Для европейцев символом такого взгляда на Россию стал собор Василия Блаженного. Например, А. Леруа-Больё именовал его «почти монструозным», гремучей смесью, сочетанием византийского начала и азиатчины[226].

От Ивана III к Ивану IV: Московская Русь и Европа

После освобождения от ордынского ига Европа вторично открывает для себя нашу страну. «Открытие» Московской Руси, или «Московии»[227], как её именовали европейцы, осуществлялось в годы правления Ивана III (1462–1505), великого князя Московского, государя всея Руси. Иван III первым из русских правителей попытался «прорубить окно в Европу» через Балтику и восстановить противоестественно прерванные ордынским игом исторические связи России и Европы, в чём были заинтересованы обе стороны.

Что происходило в это время в Европе? Возросшая турецкая опасность, вынудившая европейцев искать новые торговые пути, следствием чего стала эпоха Великих географических открытий; конец Возрождения и начало Реформации, одним словом — системный кризис, ознаменовавший становление Нового времени. А читатель помнит, что интерес к Другому актуализируется именно в переломные моменты.

Для Руси это время было отмечено успехами централизации, завершением объединения основной территории страны, формированием главных принципов государственности. Московское государство занимало почти всю Восточно-Европейскую равнину и просторы Севера Европы. Москва превращается в центр единого государства. Между Русью и другими странами Европы развиваются тесные экономические, политические и культурные связи. Формирование Русского государства на базе ранее независимых политических образований изменило международную обстановку на востоке Европы[228].

При Василии III (1505–1533) в 1515–1522 годах особенно интенсивно развивались внешнеполитические связи на северо-западном направлении. Титул русского государя — князя всея Руси — был признан рядом держав, в том числе Священной Римской империей. В докончальной грамоте[229], подписанной императором Максимилианом I 4 августа 1514 года, Василий III титуловался «кайзером» (в латинской редакции — «императором», в русской — «царём»). Правда, об этом европейцы попытались забыть[230]. Тогда же между Империей и Русью был заключён союзный договор, по которому стороны обязывались оказывать взаимную помощь в борьбе с Сигизмундом I, королём Польским и великим князем Литовским. Возобновляются и расширяются экономические и культурные контакты со странами Восточной, Центральной и Северной Европы. Русское государство становится притягательным центром и опорой для славянских народов Европы и православного населения Великого княжества Литовского.

Если отечественные исследователи отмечают рост международного престижа Руси и подчёркивают её статус как одной из ведущих держав Европы[231], то западные специалисты обращают внимание на то, что Московская Русь воспринималась европейцами как периферия и отсталое захолустье. Так, по словам Э. Каррер д’Анкосс, Иван III пытался возвратить Россию в Европу, однако «европейцев мало интересовала страна, которая с давних пор была для них terra incognita, а сами русские не решались на сближение с Европой»[232].

Тем более, существовала одна важная проблема: русские для европейцев были схизматиками, и особенно остро это проявилось после падения Константинополя в 1453 году.

Падение Константинополя и концепция «Москва — Третий Рим» как отражение «российского империализма»