Русофобия. История изобретения страха

Одним из самых первых и неоднозначных произведений такого рода был «Очерк военной и политической мощи России в 1817 году» сэра Роберта Вильсона, ветерана Наполеоновских войн, одно время прикомандированного к русской армии. Как отмечает О. Файджес, Вильсон «сделал ряд фантастических утверждений (из тех, что невозможно ни доказать, ни опровергнуть), основанных, по его словам, на глубоком знании „кухни" царского правительства: что Россия задалась целью изгнать турок из Европы, захватить Персию, вторгнуться в Индию и подчинить себе весь мир»[689]. Умозаключения Вильсона настолько поражали своей дикостью, что многие над ними смеялись, однако такая радикальная позиция привлекала к работе пристальное внимание: её не просто широко обсуждали, но даже не отвергали главную идею Вильсона о стремлении России к мировому господству. В результате с этого времени воображаемая «русская угроза» вошла в политическое пространство Великобритании как совершенно реальная опасность[690].

Как полагает Г. Меттан, именно в 1815 году, сразу после свержения Наполеона, в Великобритании зарождается русофобия[691]. По мнению исследователя, тогда «у англичан развилась практически параноидальная русофобия, подогреваемая страхом перед русской угрозой благополучию их собственной колониальной империи»[692]. Страхи перед Россией, действительно, активно нагнетались, однако применимо к этому времени вряд ли правомерно говорить о формировании русофобии как таковой. Изначально опасения перед могуществом России не были страхом перед вторжением чужой цивилизации. Это была реакция великих держав на значительное усиление одной из них. Так было, например, в случае с Людовиком XIV и Наполеоном Бонапартом[693]. Основу Венской системы как раз и составляла идея баланса сил между державами, когда каждая стремилась не допустить усиления других.

Либералы, ненавидевшие Наполеона как душителя свободы, теперь обратили свою ненависть на Россию, ставя ей в упрёк создание Священного союза — консервативной структуры, целью которой была борьба с либеральными и революционными идеями в Европе. По словам М. Малиа, эта организация была «навязана» Александром I всем державам, кроме Великобритании[694]. Общеизвестно, что создание Священного союза было инициативой российского императора, и поначалу в Европе к этой идее отнеслись с большим скепсисом. Однако наибольшие выгоды от его деятельности получила вовсе не Россия, а Австрийская империя: канцлер князь Клеменс фон Меттерних быстро понял, какую пользу эта организация могла принести именно его стране в борьбе с революционными и национально-освободительными движениями[695].

Страх перед Россией усилился спустя десятилетие после Венского конгресса, когда её могущество соединилось с её антили-беральной политикой, как это представлялось Западу. Это было связано сначала с национально-освободительной революцией в Греции, в ходе которой император Александр I изначально занял выжидательную позицию, считая греков «карбонариями», а потом и с восшествием на престол императора Николая I, ознаменованным восстанием декабристов. Именно подавление восстания декабристов способствовало созданию негативного имиджа России[696]. Начиная с этого времени, по словам М. Малиа, в Европе формируется образ России как «жандарма Европы»[697].

Представляется, что такое утверждение является перенесением суждения современного историка на общественное мнение 1820-х годов, да и сам термин «жандарм Европы» появляется гораздо позже. В декабре 1825 года Европа имела весьма смутные представления о том, что произошло на Сенатской площади, тем более что российские власти, прежде всего граф К. В. Нессельроде, сделали всё возможное, чтобы это восстание не испортило репутацию России, не вызвало сомнений в легитимности нового царствования. Стараниями Нессельроде восстание декабристов было представлено европейским правительствам как часть общеевропейского революционного движения, с которым Россия быстро справилась, при этом особенно подчёркивалось, что по отношению к бунтовщикам императором было проявлено великодушие[698].

Однако западные политики не имели ясного представления о том, каким будет царствование нового российского государя. Именно после смерти императора Александра I в Европе, особенно во Франции, наблюдается всплеск интереса к России. Однако дело было не только в интересе, ведь всё незнакомое, неизвестное, как правило, вызывает опасения, активирует уже укоренившиеся страхи, в том числе перед варварами, гуннами и готами, о чём поведал читателю в своей книге французский писатель Альфонс Рабб (1786–1830).

«История Александра» Альфонса Рабба