Русология (СИ)

Вот уже Сокол. Арки, пилястры с грубой лепниной и лжефронтоны, псевдобалконы и псевдопортики с псевдопатио, в них развалины клумб под флорой белых акаций, крымских сиреней, яблонь-китаек и красных клёнов... Был район творческим и пришёл ко мне в детстве в книжках Барто А. Здесь ныла Таня, 'выронив мячик'; здесь 'вчера' кошка стала котиться чудом 'сегодня'. Здесь жил Закваскин; здесь и семья его, если есть она. Здесь вдруг я - за иззябшего мальчика и за плоть, чтоб слова убить, каковыми устроен этот Закваскин и его мир... Взяв рацию, я взглянул вдаль. Сразу за аркою, на скамейке, видится плащ, жуть белый. Это мой Марка. 'Всё. Приготовьтесь', - выпалил Мутин с тресками раций. Полз джип к подъезду... дверь дома двинулась... вон Закваскин с шестёркою... Марка встал... Мутин шёл уже в кепке и в тёмной куртке. Сразу шестёрка был заблокирован, как водитель, вздумавший выйти. Марка направил кольт... Взвыло (рацией) от Закваскина: 'Ты, Магот?' - 'Ма...' - сник Мутин и растерялся... И сип Закваскина, вдруг шагнувшего: 'Едем, нах'... Был хлопок, и он рухнул. 'Слышь, у них травма, не огнестрелы!' - понял шестёрка. На белом Марке вспыхнуло красное. 'Вновь, Андрей, вы с 'маготом'? Надо стрелять!' - он звал. Я рванул к нему... Мутин пятился... следом - пули с визгом и треском... Я встал над Маркой... к нам вдруг шестёрка, бритый и крупный... а повалившийся в грязь Закваскин трогал воткнувшийся в него шприц.

Я трясся.

- Ты?.. здесь?.. Но ладно... Дар мой... - вёл Марка. - Слово убито, а плоть живая... Ну, мир меняется?

- Марка! - не слышал я.

- Мир меняется? - задыхался он, и пятно расплывалось шире и шире по белизне плаща. - У меня... - Он, достав из кармана, сунул мне. - Психотроп н'a... Квас, я в Элизиум...

Наскочивший шестёрка пнул его и орал мне: - Кто ты?!

- Я врач.

- Канай! - И он выстрелил Марке в лоб.

Тот замер, изо рта кровь... Я встал. Подо мной лежал друг мой, с коим мы с детства, кой любил Нику; избранный, пьющий, ибо шагнул за цель (сикли, скот и рабов).

- Канай, врач! - крикнул шестёрка.

Я зашагал прочь. Я не прижался к мёртвому другу, не проводил его. Распрямив кулак, где наркотик, я проглотил его и влез в 'ниву', чтобы поехать. Первый дар был наркотик мне; а вторым своим даром Марка смыл с плоти, думал он, слово. Может быть... Вдруг в багажнике - выстрел. И я всё понял... Я по Можайскому миновал посты, не боясь, что задержат. Выбрав просёлок, вырулил к взлобью с видом на впадину. Писк клестов от рябины... Марку кремируют... Лена? съездит в Венецию, встретит N в сраном nebbia... Мне б его на восток свезти, схоронить там на сопке, где мы мечтали... но невозможно... Мутин в багажнике... Трус он не был; слово сыграло с ним (даже трижды: всё надо трижды), и он не справился. И без разницы, что зациклен он лишь 'маготом', а не торжественным 'бог', 'любовь', как весь род людской... Я извлёк труп. Клёст порхнул в небо... Кстати, Закваскин, сидя с попавшим в шею инъектором, ведь в упор смотрел! Меня ищут?.. Нет, прежде с Мутиным... у меня и лопаты нет. Я накрыл тело прелью и укатил в Москву...

День спустя денег не было. Ника вроде работала (я не знал где), Марке звонила и удостаивалась гудков в ответ (я утаивал). Я пил в третий день, пил в девятый... Сын был со мною: пикал на флейте, чаще бездельничал... А и правильно: всё мираж и труд зряшен... Жёлтым звенели в окнах синицы.

- Птиц, пап, скажи как звать?

- Клёст, Антон. Клюв вразнос, а цвет красный, но чернобурые хвост и крылышки; самки с изжелтью. Клё-клё-клё. Клёст, он северный и у нас гостит в марте. Или в апреле... Мне на днях... - Я умолк, ибо, впало, что, вот как я клеста, так меня видел кто-нибудь в чаще с телом.

- Пап!

- Подорожники, завирушки, разные славки, р'eмизы, пуночки, мухоловки, также дубровники, варакушки; есть и камышевки, бормотушки, есть и сверчки, трясогузки, ржанки и поползни, коноплянки, чечётки; и чечевицы, плиски, зарянки, Тоша, крапивники, свиристели и ласточки.

- Не один вид, а много?.. Пап, для чего так?

- Чтоб отвлекать нас, в формах скрыть тайну.

- Вот, мама сшила! - сунул он мне саш'e с кардамоновым, то есть с Маркиным главным запахом.

Я - в карман, но наркотик закончился; и мир вновь распух. Вновь болезнь, сирость, бедность... Ника играла - кажется Шумана; после слушала о Чечне... Ишь, слушает... Информация меж тем рядом, на полке, и в пьяной Анечке... Я сел в кухне, чтобы не слушать... Словь, значит, жизнь людей? Я признателен: за отца и за брата, деда и Марку, также за рак мой, также за первенца, Нику, Анечку... и за внука!.. Я рыл в аптечке и покружил в тоске; пару раз нервно выглянул в темноту в окне, где фонарь вис над 'нивой'... Вдруг и за мной следят? Впрочем, я ведь воюю, я на войне; бьюсь словью.

Я прошёл к Нике, сел.