Русология (СИ)

Я ждал рая христова - он шагал в избранность, в право власти на мир с восприятием бытия от начала до гроба как воплощенья Божьих заветов. Прочие, 'гои', мы могли (мнили вслед христианству) действовать (и жить) после, в мире ином. Он, избранный, так не мог и не должен был. Он рождён для свершений в данном 'сём мире', н'yдила Библия, говоря, что история и есть сущее и иного не может быть. Вне - лишь хаос. 'Сей мир' - израиля. Их мир здесь в земном - наш мир там. То есть он, Марка, здешний - мы же приблудные. Потому и не быть ему под Закваскиным и любым. Он - избранный, господин над всем. Он возьмёт своё, одолеет...

Я брёл в метро. Нутрь ныла. С ужаса, что вдруг кончусь, не оправдавшись, не разрешив дел, пот прошиб. Сбивши встречного, я заметил вдруг урку и побежал, постигнув, что, ослабевший, стану добычей: я опущусь без сил, и, пройдя, он воткнёт в меня нож; я падаю, а он прыгает с толпами (коим некогда) в подошедший вагон и - всё... То есть всё есть по-прежнему - а меня уже нет... НЕТ... Стыдно. В дело великое я вплёл мразь и главное, что планировал сделать, выбросил н'a кон! По эскалатору я взбегал, ник, прятался... и влез в поезд, ехавший к югу... Я заметал след... Снова носился, чувствуя, что рискую загнать себя. В малолюдном вагоне плакал... Прежде не плакал. Что за причина? Дар слёз у гроба? Я, больной, с мёртвым первенцем, ждущим в Квасовке, с ненормальностью брата, с раком и возрастом, скорбным тягостью, ибо нет сил заплясывать в свистопляс вокруг, я, лингвист, кандидат наук, - кто я? А и жена моя, что шьёт-прячет саш'e свои; молчаливый мой внук при Анечке; мой второй, восстановленный сын Антон, с кем был в Квасовке, - что они? и зачем они? А и избранный Марка в одури пьянства, Шмыгов с Калерием, - для чего?

Что мы, кто и зачем?! К чьим промыслам?

Прок - кому?

Значит, есть трудность Богу - дать нам не быть в Нём? Вспомнилось Верочки: мы с тоской, а Бог с милостью. То есть ждём, чтоб Он принял нас? Значит, есть Богу трудное? Кто так спрашивал в 'Бытии' (18, 14)? Кто? Бог, раз Он Библию вдохновил! Никто иной! Бог Себя, значит, спрашивал?.. Это мне - как открытие. Что, понурая свинка к корню дороет? В бедах я прыток! Мчусь, с боку на бок, взад-вперёд, еду в тряском вагоне, и, будь глуп, думал бы, как мне бр'aтину запродать. Я ж вон как: мыслю про Бога... Нет, стоп! Запнуть мозги и молчать... Я вымотан, спать хочу... Лгу! Не сплю много месяцев и не буду спать... сколько? Два ещё целых, вплоть до черёмух... Или сирени? Впрочем, неважно: месяц, два... Глупый думал бы... А зачем, спрошу? Ведь, вертись не вертись, - сдох, сдох я... Нет! К чёрту физику, объявившую смерть! Чт'o названо, пишет Лаоцзы, есть не сущность, ergo есть видимость! Жить два месяца? Но каких, спрошу: календарных? земных? Вдруг солнечных, галактических? Вмиг иной масштаб, иной смысл... Нет, вечен я! Но пока мне задача - Шмыгова встретить в этот Страстной Четверг. Вот что главное... Сделать запись всех проблесков, что в уме моём, - выйдет текст в духе рая, где смерть не знали. Смерть - плод химер в мозгах, представление, что она, дескать, есть... На выходе, продолжая ход мысли, я остро понял, как вредна людскость, социология. Нужно ль морщить лбы в спорах? Что в гнусных рвениях обнажать себя и в метаниях от персоны к персоне? Что толку в шоу с массовым трёпом? Что за восторг в честь найденной у кого-либо... нет - исторгнутой психоведческой дыбой у индивида таким же некой идеи? Истин в нас нет, - открылось мне, когда я оказался вдруг ни живой и ни мёртвый. Что, чем общественней - тем, мол, истинней, как у нас это принято, мол, всеобщая мысль сакральна? Вроде как социум есть концы и начала? Стадность сакральна?! Хрен! Пусто в людскости! Наобщавшись, мы расползаемся, изнеможены от полемик и не обретшие ни черта, лишь одурь. Взять хоть Китай, где, вроде бы, в колготне такой должен вспыхнуть lux in tenebris - ан ведь не вспыхнуло... Нет в нас истины. Ибо чт'o я и всякий? Что мы возьмём в толпе? Да плевать на толпу и на социум с его этикой!