Русология (СИ)

- Я, - вёл отец, - жил честно... Но ненормальны мы, невпопад мы... Я, Павел, нас спасал... - Он вдруг поднял взгляд. - Я спасал нас подменою 'ша' на 'эс', и влезая в мундир потом, чтоб - 'товарищ майор', без имени. Я весь стёр себя, отдал им Квашнина, стал винтик. Не было места, где был собою, - всё-всё казённое, коллективное, стадно-общее, как им нравится. Хоть на пенсии, чаял, выпрямлюсь, превращусь в себя. Мыслил пенсию цензом воли... Хлам я жалею? Нет! - прокричал он. - В душу мне влезли, грязь внесли! Доказали, что здесь опять их власть и что я проходной коридор им, сделавшим скверну из моей Родины! Да, вот так, сынок.

Я прошёлся. Срезана люстра, недорогая и, в общем, блёклая; но я жил при пяти её лампах, вставленных в псевдолилии. След в обоях был от ковров, их сняли. Но и за стёклами чешской стенки, прежде с сервизом, - пусто. Лишь книжный шкаф не тронут (книг не читают), как и диван-кровать, кресла, стол и настенное бра, плюс эхо - чадо пустот... Бог властно напомнил нам нашу малость, так же как жителям с ул. Гурьянова и в Помпеях.

Мать гладила льнувшего к ней урода, чьи мании отпечаталось на лице... Поправлюсь: был отпечаток загнанной под спуд психики. Чуя боль сознающей, что пленена, души, я подумал вдруг, что под спудом-то - изверг. Дýши и сделали всё вокруг - бытийно-культурный ужас. Дёрнувшись, брат погнал вон коляску, сбивши племянника, кой захныкал. Но не о сыне я вдруг подумал. 'Здесь она?' - возбудился я.

И отец принёс спрятанный в тряпках свёрток, сел за стол, стал разматывать тряпки, молча, сурово. Сын мой следил за ним.

Серебро в свету... брáтина.

Толстостенный жбан, круглый. Серебряные мор. коньки были ручками, под вид амфорных; изумрудные очи выпали, лишь один сверкал. Был поддон, окольцованный золотой тонкой лентой в крупных корундах, с надписью на церковно-славянском: 'День, иже створи Бог, взрадуем, взвеселимся в он, яко бог избавляет ны от врагов наш и покори враг под стопы нам, главы змиевы сокрушаи'. Выше был горельеф щитов и, в орнаментах да в сапфирах, лики святых - шесть ликов. Верхний край окольцован был золотом с гравировкою, что-де некогда, в леты давние, князь Василий Васильевич наградил Иоана, сына Ондрея, кто впредь 'Квашня бысть'. А завершалось - толстым серебряным нешироким кольцом в орнаментах. Крышки не было, лишь проушины для крепления. 'Удостоился братины ест серебряна с золочёною крышкаю, весу в оной пять фунт тридцать семь золотник, шубы турскага соболя, аще пуговиц золочёныи, да село со просёлок, да и сельца два, восемь деревни тож, ради крепость и верность...' - всплыло в цитате.

- Это твоё впредь, - вёл отец. - Ты давай и владей с сих пор. А я... всё.

- В ней чтоб фанту пить! - ляпнул в миг, в кой дрожала история, сын мой.

- Нет... - бормотал я. - Так не положено. Не ответственность, нет... - Я сбился. - Но... я ведь жил ею! Вы понимаете? Я никто, вошь... А с брáтиной как бы есть чем жить... Она больше нас и важней нас... В ней - символ русскости. Я никто... С нею... брáтина... это знак, что не зря живём. Для кого смыслы в деньгах, но для меня как раз, что есть брáтина и я с нею Квашнин. Традиции...

- Ты Квасснин! - уточнил сын.

- Павел, - изрек отец и ссутулился. Волос, длинный, отпущенный в те поры, как погиб его внук (мой первенец), вис с его головы. - Придётся. Я чересчур устал. - Он подталкивал древность к центру столешницы. - Будь Квашнин с сих пор... И ты, Клавдия, вдруг права? Толку в брáтине? Лишь металлы... Жизнь больше смыслов... В общем, впредь Павел пусть... Что ты хочешь, пусть он и делает; пусть хоть выбросит. Мне ничто... - Он увёл под стол ноги, чтоб, обхватив трость, ждать.

Сын позёвывал. Я отнёс его в комнату, где оправил детские губы лечащим кремом: он их обветрил. Я виноват был; я на проклятой той магистрали гнал в сыне детство - самое ценное, что есть истина и цвет жизни, даже и жизнь сама, ради коей, возможно, цвет вместе с истиной. Человечество не в ООН и не в РАН, уверен. Он, мой сын, человечество 'малых сих'. Я пытался стащить его в ил реальности. Потому ль дети портятся, что попытки, как моя, часты?.. Сын детски пах - пах раем. Выключив свет, я вышел.

- Паша, мне в туалет бы, - ждал меня у своей обворованной комнаты брат с брошюрой. - Паша, читай давай!

Я повлёк его из коляски, многажды чиненной. Он достиг унитаза; он был в испарине, охал.

- Паша! - просил он.

- 'Тезисы, - начал я из брошюры, - как звёзды в небе. Цифры горят, блистают и льют энергию, и от них пламенеет сердце и воля! Алы мартены. В зелень каналы в жарких пустынях. Золотом пышет юная озимь. Радугой льются лёгкие ткани. Цифры - конкретика идеалов. Что было сказкой - нынче реальность. В мифах прославлено царство разума. Это время пришло сейчас, и мечта стала явью! Твёрдо, решительно, под водительством партии, весь советский народ идёт по пути коммунизма - самого справедливого и гуманного в мире! '...