Русская апатия. Имеет ли Россия будущее

К сожалению, сейчас, спустя двадцать два года после распада СССР, Украина со своей историей и со своим специфическим национальным сознанием, как недавно писал Леонид Млечин, остается «инкогнито» для политической элиты современной, «суверенной» России. Многие у нас до сих пор думают, что русские и украинцы – это две части одной и той же «разделенной» нации. Мы до сих пор не хотим видеть и знать, о чем писали русские мыслители в изгнании и о чем говорит опыт украинской независимости 1918–1920 годов: «нэзалэжность» для украинцев – это прежде всего независимость от России и страх снова быть поглощенными русским «братским» народом. Об этом, о том, что они не хотят снова стать «колонией России», говорили многие ораторы, представители украинской интеллигенции с трибуны как раз еще мирного Майдана.

Мы не хотим знать, что, начиная со времен Тараса Шевченко, «нэзалэжность» Украины связывали всегда с независимостью от России. И подобное восприятие независимости сидит в сознании у населения не только Западной Украины, но и Украины Центральной, православной, сидит в сознании всех тех, у кого украинская страшная «доля», страшная судьба ассоциируется прежде всего с муками крепостного права, муками сталинской коллективизации и искусственного голода 1932–1933 годов.

Но если негативное, болезненное отношение к Сталину у украинцев (и Центра, и Юга) было порождено тем, что они называют «голодомором», то антирусские настроения «западенцев», вообще вся бандеровщина порождены прежде всего сталинскими репрессиями 1940 года, в результате которых была уничтожена значительная часть элиты Западной Украины. Трагедия состоит в том, что на фоне чудовища Сталина население Западной Украины воспринимало в 1941 году чудовище Гитлера как освободителя. Об этом почему-то наши «специалисты по Украине» никогда вслух не говорят. Мы до сих пор не хотим принимать во внимание, что характерная для Виктора Ющенко трактовка искусственного голода 1932–1933 годов как «голодомора», как геноцида украинского народа родилась еще в советское время, и прежде всего в умах партийной, советской элиты Украины. Посмотрите опубликованные в последние годы дневники руководителей Компартии Украины – Андрея Гиренко и Александра Капто. Олесь Гончар, самый советский из советских писателей Украины, лауреат Сталинской премии, писал: «С какой сатанинской силой уничтожалась Украина… Сталинщина своими ужасами, государственным садизмом превзошла все. Геноцид истребил самые деятельные силы народа. За какие же грехи нам выпала такая доля?». У Олеся Гончара, как и у Тараса Шевченко, «доля» – это прежде всего украинская доля, это страшная доля, и связана она с общей для нас всех русской историей, историей первого и второго, сталинского, крепостного права.

Что нас разделяет

И как только вы начнете всерьез относиться к тому, что лежит в основе украинского национального сознания, осознавать, что эту «страшную долю» украинцы связывают прежде всего с временами пребывания в российском государстве, то вы поймете, почему в их сознании так прочен миф о якобы спасительном европейском, антирусском векторе. По крайней мере, в сознании подавляющей части украинской элиты само понятие «независимая Украина» имеет смысл только тогда, когда их страна хотя бы символически, на словах движется от России в сторону Европы. Правда состоит в том, что за вторым Майданом, особенно сейчас, когда я пишу эту статью, стоит не столько желание интегрироваться в Европу, сколько страх перед возможными политическими последствиями вхождения Украины в Таможенный союз. В этих условиях было просто политическим безумием ставить, как это делал Сергей Глазьев (слава богу, на более высоком государственном уровне об этом речи нет), Украину перед выбором: или Таможенный союз, или европейская интеграция.

Так вот, главный мой вывод состоит в следующем. Состояние российско-украинских отношений зависит на самом деле не столько или, вернее, не только от количества денег, которые мы вливаем в украинскую экономику, но и от интенсивности страха утратить независимость и, самое главное, волю, свободу, в результате новой интеграции с Россией. Очевидно, – и надо учитывать это при выработке нашей политики в отношении Украины, – состояние и интенсивность такого страха во многом зависит от образа современной России, который складывается на сегодняшний день у украинцев. Одно дело – Россия девяностых, которая, как и украинцы, дружно осуждала преступления сталинской эпохи, и совсем другое дело – современная Россия, где даже иерархи РПЦ связывают русскость целиком и полностью с садизмом сталинской эпохи. И если идея суверенитета РСФСР тогда, в начале девяностых, физически убила русский мир, оставила Россию без юга, без значительной части Новороссии, то сегодня уже идея особой русской цивилизации отделяет нас от Украины надолго, а может быть, навсегда, морально, духовно.