Русская апатия. Имеет ли Россия будущее

Интересно, что Сергей Булгаков, вскрывающий общие философские корни и большевизма, и гитлеровского мессианизма именно в те дни, когда решалась судьба СССР во Второй мировой войне зимой 1941–1942 годов, погружаясь в мистику человеческой истории, предвидит не только неизбежное поражение гитлеровцев в этой войне, но и последующую отдаленную во времени гибель СССР, большевистской утопии. Здание советской власти, созданное с помощью уникального насилия, пишет он, погибнет точно так же, как и машина гитлеризма. Ведь было же очевидно для любого человека, обладающего гуманитарной культурой, я уже не говорю – обладающего религиозным чувством, чувством сопричастности Богу, что на насилии, на крови ничего прочного, того, что существует на века, невозможно построить. На мой взгляд, заложен какой-то серьезный моральный дефект души не только у тех, кто любит «красный проект», но и кто ностальгирует об «утраченной советской системе».

Но «насильничество, – писал Сергей Булгаков, – может внушать только страх, а не любовь, в таком отношении – как это ни покажется неожиданным – расизм имеет большую аналогию с большевизмом. Оба они способны до времени увлекать и опьянить внешними успехами и государственными достижениями, но это здание, как построенное на песке, может рушиться от внешнего толчка, как не имеющее в себе внутренней связанности»[60]. Не может быть, настаивал Сергей Булгаков, чтобы большевизм как «сатанистское насилие над русским духом», «как деспотическое насилие над нашей родиной, сопровождаемое ее развращением», был вечен, не был бы отброшен, разрушен им же, «русским духом».

Вера в возрождение «русского духа», который отбросит это чудовище – большевизм, у Сергея Булгакова сильна, как и у Ивана Ильина, Петра Струве, Николая Бердяева. И, на мой взгляд, самое страшное состоит в том, что на самом деле этой силы, которая вырвала бы из его души пустые идеалы коммунизма, так и не появилось у русского человека.

Большевизм, так же как и расизм, национал-социализм, с точки зрения Сергея Булгакова, погибнут, ибо они «равно бесплодны и бездарны». Поэтому, развивает свои мысли Сергей Булгаков, «когда придет час освобождения от большевизма, оковы его спадут, как внешнее бремя, как татарское иго, как власть завоевателей, как тяжелый кошмар истории, сила разрушения, которая сама по себе оставит лишь пустоту. Порода комиссаров в своем зверином образе, поскольку она выражает русскую стихию, есть порождение варварства, которое… упразднится в истории бесследно»[61].

«Гордость Великой Победой 1945 года» и осуждение «преступлений большевизма» могут сосуществовать в русской душе

Особая тема – в какой мере оправдались предсказания Сергея Булгакова о «бесследном» исчезновении большевизма, исчезновении культа насилия из русской души после распада советской системы. На мой взгляд, Сергей Булгаков, в отличие от Николая Бердяева, недооценивал силу и живучесть большевизма, ментальные предпосылки победы большевиков. Для Сергия Булгакова большевизм был прежде всего внешним насилием над его Родиной. Для него большевизм – такая же форма насилия, как и возможное, правда, временное, насилие национал-социализма на оккупированных территориях СССР. С точки зрения Сергея Булгакова, совсем не случайно национал-большевик Сталин нашел накануне войны общий язык с национал-социалистом Гитлером, но не с либерал-консерваторами Черчиллем и Рузвельтом. И, кстати, о чем также не говорится в нашей литературе о Второй мировой войне, что окружение Гитлера, руководители министерства иностранных дел Германии в своих беседах с представителями СССР в Берлине выводили необходимость пакта о ненападении между нашими странами из родственной большевизму и национал-социализму враждебности к капитализму и капиталистической демократии. На этом, кстати, со времен переговоров о предстоящей договоренности между СССР и Германией говорил руководитель экономико-политического отдела иностранных дел Германии на беседе с атташе посольства СССР в Берлине Астаховым. А Риббентроп в своем письме Молотову накануне подписания пакта о ненападении прямо говорил, что «капиталистические западные демократии являются непримиримыми врагами как для Германии, так и для СССР»[62]. В беседе с одним из немецких дипломатов в середине тридцатых годов министр иностранных дел Литвинов сказал, что Советский Союз видит, что Германия обращается со своими коммунистами так, как Советский Союз вел себя в отношении врагов своего государства[63].