Русская апатия. Имеет ли Россия будущее

Кстати, Гитлер в конце войны, осознавая свое неизбежное поражение, сожалел, что он не вел так последовательно борьбу с «общественной оппозицией», как Сталин, не привил своим командирам идеологический фанатизм, характерный для комиссаров Сталина. Уже с 1942 года главным требованием Гитлера и Гиммлера к немецкому солдату стало желание фанатизма. А идеалом фанатизма постепенно становился политкомиссар Красной армии. В публичной и частной обстановке Гитлер все чаще и чаще нападал на «буржуазный сброд», на аристократию, на «прогнившве и упаднические высшие сословия». А Гиммлер недвусмысленно объявлял, что преимуществом русских является то, что у них есть «армия, политизированная до последнего кули, то есть мировоззренчески обработанная и руководимая»[70]. Правда, циник Сталин больше опирался не на идеологию, а на тот метод ведения войны, который он сам позже описал Черчиллю в своем письме следующим образом: «В Советском Союзе каждый – герой, потому что знает, что для того, чтобы выжить, надо бросаться на врага, а если отступишь, значит умрешь»[71].Так что даже Сталин признавал, что все же не идеалы партии были главным источником героизма и жертвенности советских людей.

Уже после победы СССР в войне с фашистской Германией Иван Ильин также обращает внимание на то, что на самом деле природа «советского империализма» не изменилась, что, освободив страны Восточной Европы от фашизма, СССР в свою очередь подчинил эти территории своему диктату, навязав им свое безбожие, тоталитарное растление нравов, нищету, озлобление и жажду мести – кому? «Русским»[72]. Иван Ильин в 1949 году, когда уже с нашей советской «помощью» даже Чехословакия и Польша «стали на путь социализма», предупреждает, что сам тот факт, что «„взятое“ Советами уже пережито всем остальным миром», не отменяет того, что он, остальной мир, воспринимает «совершенное русскими» «как возмутительное противоправие» и никогда никто в мире не примирится с увековечиванием этого «грабежа» и «насилия». И само собой разумеется, предупреждал Иван Ильин, что и в самих советизированных СССР странах Восточной Европы не будет «признаваться правомерность этих аннексий», вытекающих из внешней политики СССР, политики экспорта коммунистической системы[73].

И прогноз Ивана Ильина оправдался целиком через сорок лет. Как только появилась возможность, страны Восточной Европы сбросили с себя навязанную им СССР советскую систему. И при этом они, конечно же, сохранили в национальной памяти «озлобление» по поводу навязанного им СССР в сороковые «социалистического пути развития». А мы никак до сих пор в России не можем понять, почему страны Восточной Европы после смерти СССР на всякий случай, чтобы гарантировать себя от всяческих русских «аннексий», поспешили в НАТО.

Любовь к своей стране, желание ей победы в войне с фашистской Германией, как мы видим на примере русских мыслителей в изгнании, не могла заморозить в их душе здравый смысл, их духовные ценности, которые сделали их еще в 1917 году непримиримыми противниками большевизма, самой политики коммунизации России. Конечно, для всех них было важно, чтобы Россия сохранила свою государственность, но они не могли не видеть, что российская государственность, подчиненная большевикам и большевистской идеологии, одновременно является угрозой для прав и свобод наших соседей. У всех русских философов (свидетельством тому и процитированные выше размышления Ивана Ильина, и мысли Сергея Булгакова, Николая Бердяева о родстве большевизма с фашизмом) фундаментом их исходных ценностей, фундаментом их мировоззрения является и примат права, и примат самоценности человека и его жизни, примат прав и свобод личности, примат христианской идеи исходного морального равенства людей. Надругательством над всей русской культурой, и русской литературой, и русской мыслью, как уже было сказано, являются нынешние разговоры о какой-то особой русской, неевропейской системе ценностей. Русские философы видели в большевизме, а позже в национал-социализме врага, ибо оба они были направлены прежде всего против выросших из христианства ценностей гуманизма. Но это невозможно понять, если не видеть изначальное аморальное родство русского коммунизма с национал-социализмом.

У русских философов в изгнании, особенно у создателей русской религиозной философии начала ХХ века, моральный подход к истории, к руководителям России, в том числе и к вождям большевизма, предполагал прежде всего оценку их человеческих качеств исходя из заповедей Христа. Логика здесь была простая, как на суде. Каковы бы ни были профессиональные достоинства человека, он должен быть осужден, если он совершил преступление, посягнул на основы человечности.