Русская апатия. Имеет ли Россия будущее

На самом деле, как показывает О. Л. Фетисенко в своей монографии, Константин Леонтьев, в отличие от Герберта Спенсера, которого он читал и который, по его словам, как либерал ужасался возможным коммунистическим насилием «всех над каждым», а потому не допускал даже возможности возвращения Европы назад к коммунизму как военной организации общества, напротив, не только не допускал возможность «социалистического устройства», как он его называл – «охранительского социализма», но и предпочитал его буржуазному обществу как будущему России. «Социализм, – настаивал Константин Леонтьев, – так или иначе восторжествовать должен. Что он такое будет – сам этот социализм – орудие<м> ли только всеобщей анархии или залогом и основой нового неравенства и деспотической организации – это еще загадка»[203]. Саму идею социализма, правда, в его понимании как реставрацию феодальной иерархии на основе общинно-государственной организации труда, Константин Леонтьев считал «не „мечтою“, не „благочестивым желанием“, – но одним из таких необходимых условий нашего дальнейшего развития – без которого наша Россия должна весьма ненадолго пережить Европу, эгалитарно таящую сверху и анархически (либерально) – взрываемую снизу»[204].

Константин Леонтьев выбирает социализм, ибо, с его точки зрения, преимущество нового рабства состоит в том, что оно «уменьшает подвижность», характерную для буржуазного общества, потому что «людей к чему-нибудь и к кому-нибудь прикрепляют, противоборствует прямо тому мелкому индивидуализму, той чрезмерной подвижности строя… которой стали страдать и мы, русские, с 61-го года нашего столетия»[205]. Хотя надо учитывать, что Константин Леонтьев не знал текстов Маркса, для него социализм – это сен-симоновский социализм как «новый феодализм». На самом деле у марксизма было куда больше общего с утопией Сен-Симона, чем с учением о фаланстерах Фурье. Константин Леонтьев предвидел, что переход от старой России к новой начнется из «всеобщей анархии» и начинаться социализм будет с деспотической организации и нового неравенства. «По выходе из анархии, – писал Константин Леонтьев, – придется опять повиноваться, опять слушаться и нехотя; опять выносить нечто вроде нового рабства, нечто вроде нового деспотизма, быть может, даже нечто вроде новых сословий… Если эта организация будет снабжена <достаточною> властью, достаточн<ою> неравноправно<стью> – то она может держаться не век, а целые века…»[206]

Продержалась эта власть коммунистическая не века, а всего лишь семьдесят лет. Но в остальном все точно в соответствии c прогнозом Константина Леонтьева. Советы установили такую государственную дисциплину, такой «деспотизм», по сравнению с которым даже эпоха Александра III была либеральным раем. Новые сословия действительно появились сразу. Сначала люди делились на полноценных граждан и «лишенцев» в правах. А потом, уже при Сталине, страна разделилась на тех, кто жил в «доме на набережной» и «высотках», и тех, кто строил коммунизм, живя в бараках в состоянии перманентного недоедания, как говорят нынешние идеологи «русской идеи» – на «минимуме материальных благ».

И действительно, если классический марксизм исключал и частное жилище, и частную собственность, исключал кооперативную собственность, то наш социализм, как предвидел Константин Леонтьев, был своеобразным сочетанием «лично-сословной», неотчуждаемой собственности с «общинно-государственной». Опыт личных подсобных хозяйств крестьян и рабочих совхозов – это уже вклад советской России в учение о коммунистической организации. Но самое поразительное, что, как и предвидел Константин Леонтьев, наш социализм на земле, для крестьянства стал реставрацией русского крепостного права, новым изданием русского крепостничества. С той только разницей, что «социалистическое рабство» на земле стало государственным вместо «лично-феодального», как предвидел Константин Леонтьев. Ну а о том, что «социалистическое устройство» в России будет основываться на репрессиях, подавлении личных свобод и деспотизма государственной дисциплины, я уже сказал.

Правда, если Николай Бердяев, Федор Степун, Семен Франк, Георгий Федотов говорят о философских истоках одобрительного отношения Константина Леонтьева ко всему, что будет сопровождать победу коммунизма в России, о философских истоках его позитивного отношения к насилию над людьми, подданными государства, позитивным отношением к репрессиям во имя упрочения привлекательного проекта будущего, то почему-то автор названной мной монографии, как я уже обращал внимание, нигде не говорит о философии, которая стоит за оправданием насилия, смерти, изуверского отношения к людям. Ведь за тем очевидным фактом, что между утверждением Константина Леонтьева, что репрессии оправданы, когда они убирают тех, кто может «помешать приготовить что-нибудь более прочное в будущем», и ленинским «нравственно все, что служит победе коммунизма», стоит общий аморализм, характерный и для русского ницшеанства, и для русских марксистов.