Русская Армия в изгнании. Том 13

Романтическая история замужества сестры Улагая Фатимы следующая: когда Улагай, еще в Албании, был начальником конского завода и оттуда поехал в Скадар на курсы, то Куракин, который был албанским унтер-офицером и служил на том же конском заводе, похитил сестру Улагая. При этом он провез Фатиму через Скадар в то время, когда мы с Кучуком гуляли по городу. Мы видели автомобиль, в котором Фатима, как мусульманка, сидела с закрытым лицом, а Куракин был спрятан в мешок и лежал на полу автомобиля. Помог этому романтическому предприятию православный епископ Албании под условием, что Фатима сейчас же крестится, что она и сделала.

Потом Куракины оказались в Сантьяго-де-Чили, где муж Фатимы, как инженер, занимал хорошее место. Получив от Улагая письмо, он сейчас же выслал ему визу, и вся семья переселилась в Чили.

Несколько лет тому назад я узнал, что Кучук Улагай там и скончался от какой-то тропической болезни.

Доброволец Иванов 149 По следам памяти 150

Театр наш одновременно являлся и собранием, где можно было поиграть в шашки, шахматы или «сгонять пульку» в преферанс. Там же устраивались и дружеские беседы, сопровождаемые иногда небольшой и безобидной выпивкой в обществе одного-двух английских офицеров. Однажды на одном из таких собеседований завязался по какому-то поводу спор, в результате которого небольшого роста, но коренастый хорунжий Земляков дотянулся через стол до своего визави – английского капитана, – схватил его «за манишку» и без особого напряжения перебросил на свою сторону. Этот невиданный еще вид спорта привел англичанина в восторг. Случай этот был вполне в характере наших взаимоотношений с местным английским офицерством.

Благодаря тому что наш прекрасный регент оказался еще и хорошим администратором, свободно владевшим принятым в культурной среде «египтян» французским языком, мы часто, после его однодневного или двухдневного отсутствия в лагере, получали приглашение или петь в концерте, или же пропеть в греческой церкви литургию или всенощную, что приносило нам и некоторый заработок на мелкие расходы.

Программа концертов для иностранцев состояла преимущественно из таких вещей, как «Эй, ухнем!», «Закувала», «Во поле березонька стояла» и т. д., и была отделана нами самым тщательным образом. Как часто техническим искусством, хор щеголял добытым где-то «Хором» из оперы «Нерон» – «Ах, вкусное вино…». Живая музыка этого номера, с пассажами в шестнадцатых и чуть ли не в тридцать вторых, звучала отточенно, легко и непринужденно. На эту вещь хор положил много труда и времени.

Получили мы предложение петь в каком-то клубе в фешенебельной части города Александрии, пели и в Каире и еще где-то.

На станции много англичан и рослых арабских жандармов в фесках. Палатки для нас были приготовлены заранее, и разместились мы в них довольно быстро. Одели нас во все чистое, а наше забрали в оттирку и дезинфекцию. Был конец февраля. Кончились зимние ливни, оставившие в песке большие промоины. Совсем тепло. Палатки у нас большие, прочные, тройные: их внешняя покрышка из плотной, крепкой парусины, под нею более легкая красная, а внутренняя – бледно-желтая. Помещалось нас в ней более 20 человек. Койки прочные, белье чистое.

Рана моя постепенно заживала, а язва разрасталась все больше, достигнув размера хорошего пятака. Лечение было примитивным, перевязки болезненны. Почти каждый день на рану накладывали соляные примочки. Влага быстро испарялась, марля присыхала к обнаженной ране, и ее приходилось отдирать хотя и энергичным, но все же весьма болезненным образом.

Как-то вышло, что мы, три первопоходника, очутились лежащими рядом: поручик Возовик¹⁵¹, капитан Морозов¹⁵² (кавалер ордена Святого Георгия) – оба корниловцы. Возовик был ранен в локтевой сустав и остался полуинвалидом. Морозов тяжело ранен в голову, и в результате одна сторона оказалась парализованной: лицо было перекошено, он еле волочил ногу, а рука беспомощно болталась вдоль тела. Был он очень нервным и вспыльчивым, говорил с трудом и еле передвигался с помощью костыля. Хорошо помню, как он, волнуясь и заикаясь, «костил» Скоблина всякий раз, как только о нем заходила речь, снабжая его такими эпитетами, как «сволочь» и «мерзавец». Много позднее я понял, что уже тогда у капитана Морозова были серьезные основания для такой моральной аттестации своего соратника. Впоследствии такую же аттестацию дал Скоблину поручик Дроздовского полка, учившийся вместе с ним в Нежинской гимназии. К этому я возвращусь в дальнейшем…

Вскоре в госпитале появились арабы-чернорабочие, одетые в длинные, до пяток, балахоны-рубахи, сквозь которые просвечивало тело, и все босые. Надсмотрщиком над ними был русский армянин, владевший и английским, и арабским языками. В рабочее время он почти не расставался с длинным бичом, неоднократно на наших глазах полосовавшим спины подчиненных ему феллахов. Отвратительное зрелище!