Русская драматургия ХХ века: хрестоматия

Обломов. Ишь, точно квасом писано. (Читает.)«Отец наш и кормилец, барин Илья Ильич. Доношу твоей милости, что у тебя в вотчине все благополучно. Пятую неделю нет дождей, яровое так и палит, словно полымем. Все, что есть, высохло аки прах. Горох червь сгубил, овес – ранние морозы, рожь кони вытоптали, улья высохли. О себе не заботимся – пусть издохнем, а тебя, авось, Господь помилует. Нынче еще три мужика ушли. Я баб погнал по мужей: бабы те назад не воротились. Все на Волгу, на барки ушли – такой нынче глупый народ стал, кормилец ты наш, батюшка, Илья Ильич! Холста нашего сей год на ярмарке не будет. Сушильню и белильню я запер и приставил Сычуга смотреть, да чтобы не стянул чего, я сам смотрю за ним денно и ночно. Другие больно хворают, иные пьют, и все воруют. Нынешний год пошлем доходцу немного, батюшка ты наш, благодетель, помене против того года. Только бы засуха не разорила вконец, а мы, разнесчастные, по камест живется, по тамест и жить станем! Аки зыхалу унесли так порхало дуде не бу пряснит-ся донесут щело».

Обломов прочитал темное место еще раз, почесал голову.

(Кричит.)Захар!

Захар (входя).Конца-то свету все нет для меня!

Обломов. Захар, послушай-ка. (Читает.)«Аки зыхалу унесли так порхало дуде не бу пряснится донесут щело»? Темно пишут. Что бы это значило?

Захар. Известно, что. Богу жалуются.

Обломов. И без тебя я это понял. Да что такое – щело?

Захар. Должно быть – смерть.

Обломов. Пошел ты к черту, азиатская душа!

Обломов глянул в конец.

«Староста твой, всенижайший раб Прокопий Вытягушкин собственной рукой руку приложил. А писал со слов оного старосты шурин его, Демка Кривой».

Обломов опускает ноги на пол, садится. Накрывает голову ладонями, – он «в домике».

Сцена третья

Обломов на диване. Возле него Захар.<…> В дверях – Штольц. Он разразился звонким хохотом.

Штольц. <…> Лежать на диване, браниться с Захаром, бояться выйти на улицу? Без труда, без страстей… А разные чулки? А сор вокруг и грязь на окнах? Где ж тут смысл жизни?

Обломов. Послушай, Андрей… Ведь это только литераторы делают себе вопрос: зачем дана жизнь? И отвечают на него. А добрые люди. Добрые люди живут, зная себя, в покое и бездействии. Сносят неприятные случайности – болезни, убытки, ссоры и труд.

Штольц. Да как же без труда, без преобразований?

Обломов. Труд – наказание, наложенное еще на праотцев наших. Добрые люди любить его не могут, и всегда от него избавляются, где есть случай. Добрые люди не встают с зарей, и не ходят по фабрике у намазанных салом колес, у пружин. Оттого всегда цветут здоровьем и весельем, оттого живут долго. Мужчины в сорок лет походят на юношей. Старики, дожив до невозможности, умирают легко. Как будто украдкой.

Штольц. Да кто же так живет? Так никто не живет. Какие такие «добрые люди»?

Обломов молчит.

Обломов (потерянно).Никто. Потому что сама история только в тоску повергает. Вот-де настала година бедствий, вот человек работает, гомозится, терпит и трудится, все готовит ясные дни. Вот настали они – тут бы хоть сама история отдохнула! Так нет, опять появились тучи, опять здание рухнуло, опять работать, гомозиться… Никак не остановятся ясные дни. Все ломка да ломка. <…> Помнишь, как в детстве… Пора домой, там светятся огни. На кухне стучат в пятеро ножей. Жаркая плита – котлеты, пироги. Мешают клюквенный морс. Колют орехи. В гостиной светло. В окна заглядывают из сугробов зайцы. В гостиной музыка… Casta diva…

Напевает себе под нос. Замолкает, потому что глаза его становятся мокрыми.

Casta diva… Не могу равнодушно вспомнить Casta diva. Как ее пела матушка! Отчего, ведь у ней все было хорошо, – я, папенька, Матрёша, Игнашка… Какая грусть!.. И никто не знает вокруг – отчего. Она одна. Что за тайна?

Штольц. Ты любишь эту арию? Я очень рад, – ее прекрасно поет Ольга Ильинская.

Обломов. Ольга? Ильинская? Кто она? Неужели ты, Андрей.

Штольц (смеясь).Пока нет! Я познакомлю тебя с ней. Вот голос, вот пение!

Сцена четвертая

Вечер у Ильинских. Ольга играет на рояле. Рядом на двух стульях сидят Обломов и Штольц. У Штольца спина прямая, он весь в музыке, на лице блаженство. Обломов же, напротив, вертится на стуле, скучает. То одно ухо зажмет, то другое. А то оба разом. А потом отведет руки, послушает музыку, и снова уши зажмет.<…>