Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

Напрасно большевики утверждают, что Коверда является «наемником иностранных империалистов». Девятнадцатилетний мальчик, сын того крестьянства, именем которого коммунистическая партия установила в Москве свою диктатуру, человек, не лишившийся во время революции никаких имущественных благ и этих благ не искавший, Борис Коверда выступил против большевиков во имя поруганной Родины, во имя той России, которая была и будет вновь. В поступке Коверды, в наличии смелости и патриотизма в молодом русском поколении, приходящем на смену усталым бойцам, залог ее возрождения.

В. Орехов {80} Два визита {81}

Теперь, когда Борис Коверда вышел из своего заточения, я могу признаться, что два раза навещал его в тюрьме. Свидания наши были вполне законными, с соответствующего разрешения, но писать об этом было нельзя.

Оба раза мы были в тюрьме с моим другом С.Л. Войцеховским, который, да не будет смущена его всегдашняя поразительная скромность, заслуживает глубокой признательности национальной эмиграции за его непрерывные заботы об узнике-герое. В течение 10 лет Сергей Львович ни на один день не переставал думать о Коверде и все время старался облегчить его положение.

Есть еще одна чудная русская семья: муж и жена – фамилию их я, увы, назвать не смею, – которая очень скрасила заточение Бориса Софроновича своими трогательными о нем заботами. Когда я в последний свой приезд заходил к ним и взял себя смелость (которую, я надеюсь, все простят мне) благодарить их от имени русских патриотов за отношение к Коверде и воочию убедился в том, что и в медвежьих углах русского рассеяния есть великие своей простотой и благородством люди, я не мог, к своему стыду, сдержать слез радости и благодарности… Эти два имени, никому, кроме Коверды, Войцеховского и меня, неизвестные, когда нибудь будут мною названы, и пусть Родина – не мачеха, а мать – воздаст им должное.

Коверда-узник меня поразил. Я ожидал увидеть истомленного, измученного, может быть, озлобленного человека и встретил вдумчивого, работающего над собой, живо интересующегося всем близким нам русского патриота.

Когда я в пределах возможности говорил с ним о русских делах, я поражался тому знанию обстановки, с каким он оценивал наше положение. Он все 10 лет беспрерывно следил за эмигрантской жизнью. Ежедневно к нему приходили газеты и журналы.

Друзья не забывали его своими письмами. Сидя в каторжной тюрьме в захолустном польском городишке Грудзянце, Коверда следил за Россией и эмиграцией и, право, знал о ней гораздо больше, чем многие из русских эмигрантов, живущие в Западной Европе.

Но главное – это дух, который не был в нем сломлен десятилетним сидением в камере. Такой вере в Россию, такому горению могли бы позавидовать многие из нас, увы, не выдержавшие страшной прозы эмигрантских будней.

И когда я сравниваю девятнадцатилетнего мальчика, отдавшего десять лучших лет жизни за Россию и не переставшего быть верным русскому идеалу в каторжной тюрьме, и тех, например, несчастных опустившихся людей, которые готовы, пусть ради куска хлеба насущного, идти на любой компромисс со своею совестью, мне делается как-то стыдно и больно.

Описание тюрьмы в Грудзянце и жизни в ней Б.С. Коверды в свое время дал в «Часовом» С.Л. Войцеховский, писать об этом сейчас не стоит, да полагаю, что скоро, быть может, сам Борис Софронович на этих страницах с нами всем поделится. Но мне хочется только подчеркнуть, что и в польской тюрьме были люди, которые поняли все величие жертвы русского юноши. И мы этих людей тоже когда нибудь вспомним добром.

Когда я расставался с Ковердой вторично, мы крепко расцеловались. «До скорого свидания». – Я считаю сейчас уже не дни, а часы». – «Что вы будете делать?» – «Прежде всего хочу немного отдохнуть. Мечтаю о том, чтобы первые месяцы мне позволили быть с самим собой. Я хочу привыкнуть к воле». Вдумайтесь только в эти слова: привыкнуть к воле. Ведь десять лет – тюремная стена почти без прогулок, ибо прогулка с уголовными – перспектива средняя. Звонок, колокол и думы, думы, думы…

Но Господь хранил Коверду и сохранил его для нас, для русского дела, для России. Будем же его беречь, не только как славного, чистого человека, но и как символ борьбы за Родину, жертвенный и незапятнанный. Ибо, когда думаешь о Коверде, невольно вспоминаешь классический образ Сократа, уже раз приводимый мною в «Часовом». «…Или ничего не стоили те люди, которые сражались под Троей, и первый из них, бесстрашный сын Фетиды… Сказала ему богиня: если ты отомстишь за Патрокла, ждет тебя неминуемая гибель. Он ей ответил: презираю я смерть и презираю опасность. Хуже мне жить, не отомстивши за своего друга».

Есть имена, которые не забываются и не могут быть забыты. Вильгельм Телль, Шарлотта Корде, Канегиссер, Захарченко-Шульц, полковник Сусалин… Одни – в далеком прошлом, в истории, другие – пали в муках за честь Родины, только немногие, очень немногие с нами. Среди них Борис Софронович Коверда. Будем же мысленно с ним в день 15 июня.