Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

1115. Берл. изд., с. 105, где ошибочно приписана Пушкину. Печ. по «Воспоминаниям» М. А. Бестужева (PC, 1870, кн. 1, с. 256). Атрибуция Берл. изд. была повторена В. П. Гаевским в статье «Пушкин в Лицее и лицейские его стих.» (С, 1863, № 8, с. 363). По свидетельству Н. И. Греча, Жуковский считал автором эп-мы Булгарина, ибо так сообщил ему А. Ф. Воейков, который, сводя личные счеты с Булгариным, хотел поссорить последнего с Жуковским. По словам Греча, Жуковский будто бы говорил ему: «Скажите Булгарину, что он напрасно думал уязвить меня своей эпиграммой; я во дворец не втирался, не жму руки никому. Но он принес этим большое удовольствие Воейкову, который прочитал мне эпиграмму с невыразимым восторгом». В примеч. к своим воспоминаниям Греч привел текст эп-мы и заметил: «По отзывам некоторых лиц, это эпиграмма Пушкина, а по другим — Воейкова» (Н. И. Греч, Записки о моей жизни, Л., 1930, с. 657). На принадлежность эп-мы А. А. Бестужеву впервые указал его брат М. А. Бестужев, который в своих воспоминаниях точно передает, при каких обстоятельствах она была импровизирована: «Помню, как зашла речь о Жуковском и как многие жалели, что лавры на его челе начинают блекнуть в придворной атмосфере, как от сожаления, неприметно, перешли к шуткам на его счет. Ходя взад и вперед, с сигарами, закусывая пластовой капустой, то там, то сям вырывались стихи с оттенками эпиграммы или сарказма, и наконец брат Александр, при шуме возгласов и хохота, редижировал известную эпиграмму, приписанную впоследствии А. Пушкину…» («Воспоминания Бестужевых», М.—Л., 1951, с. 54). Свидетельство М. А. Бестужева, авторитетное и само по себе, подкрепляется записью П. А. Вяземского на полях Берл. изд.: «Не Пушкина, а Александра Бестужева, что подтверждается братом его в „Русской старине“ Семевского» («Старина и новизна», кн. 8, М., 1904, с. 37). Эп-ма Бестужева распространялась в списках, что привело к некоторой трансформации текста. М. К. Азадовский опубликовал вариант, приведенный в письме А. Е. Измайлова к П. Л. Яковлеву от 10 мая 1825 г. (см. «Воспоминания Бестужевых», с. 698). Имеется также третий вариант этой эп-мы, сообщенный Н. В. Гербелем:

         Из савана оделся он в ливрею,
На ленту променял лавровый свой венец,
                 Не подражая больше Грею,
                 С указкой втерся во дворец.
                 И что же вышло наконец?
                 Пред знатными сгибая шею,
                 Жмет руку он… камер-лакею.
                                      Бедный певец!

Датируется 1824 г., так как с января этого года в письмах Бестужева несколько раз появляется аналогичная характеристика Жуковского (подробнее об этом см.: А. А. Бестужев-Марлинский, Полн. собр. стих., БП, 1961, с. 272; примеч. Н. И. Мордовченко). Эп-ма Бестужева пародирует стих. Жуковского «Певец» (1811). С указкой втерся во дворец. С 1818 г. Жуковский обучал русскому языку немецкую принцессу, жену великого князя Николая Павловича, будущую императрицу Александру Федоровну, что вызывало беспокойство его друзей и тех, кто возлагал на него надежды, о пагубном влиянии на поэта придворной среды. Камер-лакей — комнатный слуга, придворная должность низшего ранга.

1116–1118. СО, 1831, № 24, с. 246, подпись: А. Б. Авторство Бестужева подтверждено его собственноручным перечнем напечатанных произведений (ПД). 1116. Направлена, видимо, против Плаксина Василия Тимофеевича (1796–1869), второстепенного литературного критика, преподавателя словесности в Школе юнкеров; поводом Для эп-мы могла послужить его статья «Взгляд на состояние русской словесности в последнем периоде» (СО, 1829, № 33–35). 1117. Направлена против С. П. Шевырева (см. спр. п. примеч. 1282) и является откликом на его нашумевшее стих. «Мысль» (1828), в котором имеются след. строки:

Падет в наш ум чуть видное зерно
И зреет в нем, питаясь жизни соком;
Но придет час — и вырастет оно
В создании иль подвиге высоком.

1118. Отклик на эп-му Пушкина «Собрание насекомых» (№ 1006).

1119. МТ, 1831, № 16, с. 457, подпись: А. М. В письме к Н. А. Полевому от 13 августа 1831 г., выделяя особо «Бориса Годунова», Бестужев писал: «В других стихотворцах не вижу ничего хорошего особенно. Гладкие стихи, изредка чужая мысль, и та причесана, завита так, что боже упаси! (далее текст эп-мы). Та беда еще, что не выбирают хорошего для подражания. Дались им Уланды, Ламартины, как будто на свете не существует ни Шекспира, ни Шиллера, ни Данте, ни Байрона» (PB, 1861, № 3, с. 304–305).