А целое мое — известный ренегат
И публицист непопулярный.
М. Н. Катков
В вас есть талант — какой тут спор!
Но, чтобы свет ему увидеть,
Пошли, господь, весь этот вздор,
Что вы писали до сих пор,
Вам поскорей возненавидеть!
У декадента всё, что там ни говори,
Как бы навыворот, — пример тому свидетель:
Он видел музыку; он слышал блеск зари;
Он обонял звезду; он щупал добродетель.
Приобресть мы можем знанья
И умение пролезть, —
Трудно то лишь приобресть,
Что дает нам воспитанье.
Видал ли ты на небесах комету?
Видал ли ты, как хвост ее поймал
И, привязав к нему свою карету,
Езжал один известный генерал?
Народу что сбежалось — о мой боже!
Видал ли ты? — Нет, не видал. — Я тоже,
А Григорович так видал.
Давно всеобщею моралью решено:
«Об мертвых говори хорошее одно».
Мы ж заключение прибавили такое:
«А о живых одно дурное».
Мысли — тени ни малейшей,
Но как важен, светел он!
Это — пошлости полнейшей
Министерский Аполлон!
которое в официальных кругах было сочтено пасквилем на Александра II>
С трудом читая по складам,
Хотят читать между строками,
И что сказать хотели б сами,
То придают чужим стихам.
Их вразумлять — труды напрасны!
Так и заладили одно!..
Стихи-то, кажется, и ясны,
Да в головах у них темно!
Устал я жить, устал любить
И трепетать за всё святое!
Любовь — цель жизни, может быть,
Но и ярмо мое земное!..
Вы «свобода» нам кричите,
Я одной себе ищу —
Думать так, как я хочу,
А не так, как вы хотите!
<Щербина> слег опять. — Неужто?
— Еле дышит.
— Бедняжка! — Да, и это всякий раз,
Как кто-нибудь, друзья, из вас
Стихи хорошие напишет.
В pendant[69]
к «Картинке» Майкова«Тятька, звон что народу
Собралось у кабака:
Ждут каку-то всё слободу:
Тятька, кто она така?»
«Цыц! нишкни!
[70]
пущай гуторют.
Наше дело — сторона;
Как возьмут тебя да вспорют.
Так узнаешь, кто она!»
Лукавый дедушка с гранитной высоты
Глядит, как резвятся вокруг него ребята,
И думает себе: «О милые зверята,
Какие, выросши, вы будете скоты!»
Монах стучит в ворота рая.
Апостол Петр ему в ответ:
«Куда ты, рожа проклятая!
Здесь вашей братье быть не след.
Вы всё печетесь о житейском.
Вишь, словно боров, разжирел;
Должно быть, в чине архирейском
Ты всласть курятинки поел!..»
«Апостоле, не осудиши!
У каждого свои грехи;
Да говори про кур потише,
Чтоб не пропели петухи».
В мои безумные года
На чистом небе летней ночи
Большая, яркая звезда
Мои приковывала очи.
Теперь мне кажется смешна
Сия небесная забава:
Теперь приятна мне одна
Звезда святого Станислава.
Вчера угас еще один из типов,
Москве весьма известных и знакомых,
Тьмутараканский князь Иван Филиппов,
И в трауре оставил насекомых.
Какой я, Машенька, поэт?
Я нечто вроде певчей птицы.
Поэта мир — весь божий свет;
А русской музе тракту нет,
Везде заставы да границы.
И птице волю дал творец
Свободно петь на каждой ветке;
Я ж, верноподданный певец,
Свищу, как твой ручной скворец,
Народный гимн в цензурной клетке.
Описывать всё сплошь одних попов,
По-моему, и скучно и не в моде;
Теперь ты пишешь в захудалом роде, —
Не провались, Л<еск>ов.
Хоть у гроба у Господня
Он зовется «эпитроп»
[71]
,
Но для нас он мерзкий сводня,
Льстец презренный и холоп.
Шагаем мы неимоверно, —
Гордись, о русский человек,
Что в год Россия беспримерно
Переживает целый «Век».
К «Молве» названье не пристало:
Ее читателей так мало,
Что хоть зови ее отныне —
«Глас вопиющего в пустыне».
О ты, кто принял имя Слова!
Мы просим твоего покрова:
Избави нас от похвалы
Позорной «Северной пчелы»
И от цензуры Гончарова.
Хоть теперь ты ех-писатель,
Ех-чиновник, ех-делец
И казны ех-обиратель —
Всё же ты не ех-подлец.
Он всех булгаринских идей
Живою стал апотеозой
[74]
…
Иль нет: пред ним и сам Фаддей
Покажется маркизом Позой…
Фаддея нет… Но та ж «Пчела»,
Всё та же за «Пчелою» слава:
Фаддея критика подла,
А Ксенофонтова — плюгава.
Ты гимны воспевал «откинутой коляске»,
Лбу медному кадил и льстил ты медной каске;
Стремленье к вольности, гражданскую борьбу