Русская фантастическая проза XIX - начала XX века

– Писать дельно?. – воскликнул великий черт словесности в совершенном остолбенении. – Писать дельно!.. Но мы, ваша мрачность, умеем только писать романтически или классически.

– Писать дельно, говорят тебе! – повторил Сатана гневом. – Дельно, то есть здраво, просто, естественно, сильно, без натяжек, ново, без трупов, палачей и шарлатанства,

приятно – без причесанных a la Titus40 периодов и одетых в риторический парик оборотов, разнообразно – без греческой мифологии и без Шекспирова чернокнижия, умно –

без старинных антитез и без нынешнего плутовства в словах и мыслях. Понимаешь ли?. Я так приказываю: это моя выдумка.

– Писать здраво, просто, умно, разнообразно!. – повторил с своей стороны нечистый дух словесности в жестоком смятении. – У вашей мрачности всегда бывают какие-то чертовские выдумки. Мы умеем только писать классически или ром…

– Слышал ли ты мою волю или нет?

– Слышал, ваша мрачность, но она неудобоисполнима.

– Почему?.

– Потому что я и подведомые мне словесники умеем излагать наши мысли только классически или романтически, то есть по одному из двух готовых образцов, по одной из двух давно известных, определенных систем: писать же так, чтоб это не было ни сглупа, по-афински, ни сдурна, по-староанглийски, – того на земле никто исполнить не в состоянии. Ваша нечистая сила полагаете, что у людей такое же адское соображение, как у вас: они – клянусь грехом! – умеют только скверно подражать, обезьянничать… Прежде они подражали старине греческой, которую утрировали, коверкали бесчеловечно: теперь она им надоела, и я подсунул им другую пошлую старину, именно великобританскую, на которую они бросились, как бешеные, и которую опять стали утрировать и коверкать. Они сами

40 Подобно Титу Флавию. (фр.)

видят, что прежде были очень смешны: но того не чувствуют, что они и теперь очень смешны, только другим образом, и радуются, как будто нашли тайну быть совершенно новыми. Притом, что пользы для вашей мрачности, когда люди станут писать умно и дельно?

– Как что пользы?. Я, по крайней мере, не умру от скуки, слушая подобные глупости.

– Но владычество ваше на земле исчезнет.

– Отчего же так?

– Оттого что когда они начнут сочинять дельно, о чертях и помину не будет. Ведь мы притча!.

– Ты думаешь?.

– Без сомнения!. Теперь вы самодержавно господствуете над всею земною словесностью, вы царствуете во всех изящных произведениях ума человеческого… Все его творения дышат нечистою силой, все бредят дьяволом.

Греческий Олимп разрушен до основания: Юпитер пал, и на его престоле теперь сидите вы, мрачнейший Сатана. Я

все так устроил, что смертные писатели воспевают только ад, грех, порок и преступление…

– Неужели?. – воскликнул царь тьмы с удовольствием.

– Ей-ей, ваша мрачность. Главные пружины нынешней поэзии суть: вместо Венеры – ведьма, вместо Аполлона –

страшный, засаленный, вонючий шаман, вместо нимф –

вампиры: она завалена трупами, черепами, скелетами, из каждой ее строки каплет гнойная материя. Проза сделалась настоящею помойною ямой: она толкует только о крови, грязи, разбоях, палачах, муках, изувечениях, чахотках, уродах; она представляет нищету со всею ее отвратительностью, разврат со всею его прелестью, преступление со всею его мерзостью, со всею наготою, соблазн и ужас со всеми подробностями. Она с удовольствием разрывает могилы, как алчная гиена, и забавляется, швыряя в проходящих вырытыми костями; она ведет бедного читателя в мрачные гробницы и, шутя, запирает его в гроб вместе с червивым трупом: ведет в смрадные тюрьмы и, так же шутя, сажает его на грязной соломе, подле извергов, разбойников и зажигателен, с коими поет она неистовые песни, ведет в дома распутства и бесчестия и, для потехи, бросает ему в лицо все откопанные там нечистоты: ведет на лобные места, подставляет под эшафоты и в шутку обливает его кровью обезглавленных преступников. Она придумывает для него новые страдания, хохочет над его страданиями. Она мучит его всем, чем только мучить возможно – предметом, тоном повествования, слогом –

этим-то слогом моего изобретения, свирепым, ядовитым, изломанным в зигзаг, набитым шипами, удушливым, утомительным до крайности…

– Все это очень хорошо и похвально, – прервал Сатана,

– но непрочно. Я знаю, что твой слог имеет все эти достоинства, но думаешь ли ты, что читатели долго дозволят вам мучить их таким несносным образом? Ведь это хуже, чем у меня в аду!..

– Конечно, недолго, – отвечал черт Точкостав, – но между тем какое удовольствие, какая отрада мучить людей порядком и еще под видом собственного их наслаждения!.

– И то дело! – сказал Сатана. – Мучь же крепко, любезный Точкостав, своею романтическою прозою и поэзиею!

– Рад стараться, ваша мрачность.

– Если у вас, на земле, недостанет чернил на точки и знаки восклицательные, то обратись ко мне. Мы можем уделить вам полтора или два миллиона бочек нашего адского перегорелого дегтю.

– Не премину воспользоваться вашим великолепным предложением.

– Что это у тебя в руке?

– Новый роман для вашей нечистой силы и вчерашние парижские афишки.

– Ну, что вчера представляли на театрах в Париже?