Русская Фантастика 2006

Несколько секунд я гляжу в стену… потом для верности еще и зажмуриваюсь. Арабелла щекочет мне усиками щеку. Я вслепую поднимаюсь на палубу — потом, открыв глаза, иду с катера прочь. Губы мои почему-то шевелятся… я вдруг понимаю, что монотонно шепчу: «Меня предали, предали, предали, предали…»

Но вдруг едкие, злые слезы брызгают из моих глаз; пальцы скрючиваются, будто вцепляются во что-то ногтями… Какого черта? Почему я без борьбы отдаю этой гадине своего любимого?!.. Мало ли, на кого у него эрекция… то есть не мало, конечно, — но с ним я разберусь потом!

Я поворачиваюсь и решительно иду к катеру. На земле валяется булыжник — я подбираю его, зажимаю в руке острым концом наружу… и вот уже, спустившись по лестнице, осторожно заглядываю в круглое окошко в медной раме. Но ни Димки, ни брюнетки не видно — лишь раскрытые наручники висят на крюке. В растерянности я рассматриваю комнату и вдруг замечаю, что балдахин вокруг кровати задернут…

Стиснув зубы и стараясь не думать о том, что происходит позади бархатного занавеса, я бесшумно открываю дверь и вхожу в каюту. Арабелла балансирует у меня на плече, толстый ковер впитывает звуки шагов. Я подкрадываюсь к кровати, рывком отдергиваю занавес и… вижу сидящую по-турецки брюнетку. На лице у гадины — злорадная ухмылка, в руке — парализатор.

Где Димка?.. Я в растерянности озираюсь по сторонам.

Но тут с электродов парализатора слетает молния, ударяет меня в лоб — я валюсь назад… пытаюсь встать, но не могу шевельнуться. Ковер колет голую спину, Арабелла бесшумно парит под потолком. По тому, как подобраны ее лапки, видно, что стрекоза готова к атаке и лишь ждет приказа — но я не в силах разлепить губы!

Брюнетка слезает с кровати, подходит ближе, презрительно глядит на меня сверху вниз. Потом поднимает парализатор и…

8

Комбинезон покойного охранника мне короток — сразу видно, что с чужого плеча, а сзади еще и залит кровью. Однако делать нечего… я выхожу из туннеля и оказываюсь в широком коридоре. Пол и стены здесь не бетонные, а земляные, потолок поддерживают деревянные колонны и балки.

Снятый с предохранителя автомат висит у меня на шее; мой указательный палец — на спусковом крючке. «Чапай, след!» — командую я, и муравей бежит вперед. Опасливо озираясь, я иду за ним.

Первое дитя подземелья встречается минуты через две: из бокового коридора вываливается коренастый бородатый мужик… оружия у него вроде бы нет. Пока я прохожу мимо, он подозрительно таращится, потом плетется следом — может, ему надо в ту же сторону? Некоторое время мы идем как бы в связке… спина моя покрывается испариной.

Наконец мужик сворачивает в боковой проход. Я облегченно вздыхаю.

Вскоре начинаются жилые помещения. Становится светло: в стены там и сям воткнуты горящие факелы — фонарик я прячу в карман. Вокруг снуют пешеходы и двигаются повозки, запряженные волосатыми коротконогими жуками; коридор расширяется и становится улицей. В стены вделаны двери (из тараканьих панцирей) и окна (из мушиных крыльев). На меня никто не обращает внимания: ну залита у мужика спина кровью — эка невидаль! А я верчу головой и глазею по сторонам: в подземных селеньях я раньше не бывал.

Чапай сворачивает в переулок, я — за ним.

Здесь народа меньше. На завалинках сидят изможденные старцы; они жуют губами и провожают меня подозрительными взглядами сквозь захватанные до полной непрозрачности стекла очков. В груде мусора роются два худосочных, паршивых муравья. Чапай угрожающе щелкает жвалами, и они бросаются наутек. Возле входа в продуктовую лавку стоят три парня: к отвисшим губам приклеены окурки, на щетинистых харях — очки с зеркальными стеклами. Они не шевелятся и смотрят перед собой, будто меня нет в помине, но когда я прохожу, отклеиваются от стены и тащатся за мной. Вскоре их шаги приближаются почти вплотную; я оборачиваюсь и, демонстрируя автомат, резко спрашиваю: «Что надо?» Повисает напряженная пауза: в зеркальных очках парней пляшет пламя факелов. Позади меня призывно стрекочет Чапай — мол, чего застрял?

Над нами с треском распахивается окно. Оттуда высовывается морщинистое старушечье лицо: седые патлы свисают неопрятными сосульками, на подбородке — тысяча и одна бородавка. «Чаво к человеку пристали, ироды?!» — слышу я. Парни подают назад… пятятся и исчезают в переулке. «А ты, касатик, иди своей дорогой пошустрей, — бабка шмыгает носом. — Неча наших вьюношей смущ-шать…» Я следую ее совету.

Чапай резво бежит вперед. Мимо плывут чадящие факелы, мутные окна; под ногами хрустит битое стекло. Сквозняк колышет полотнища паутины под потолком — но пауков вроде не видать.

Наконец Чапай тормозит возле какой-то двери и становится в стойку: тело вытянуто в струну, две правые лапы, передняя и средняя, подняты. Стараясь не хрустеть мусором, я подхожу поближе.

Это жилище выглядит богаче соседних: в окнах — крылья пчел, дверь — из панциря майского жука. Возле входа горит не факел, а толстая сальная свеча — яркое желтое пламя танцует на сквозняке.