Русская фантастика 2009

— По крайней мере, уважаю и готова служить ему верой и правдой.

— А как же то, от чего тебя тошнит? — напомнил он запальчиво.

Девушка слегка пожала плечами, с невозмутимым выражением на лице, только в узорчатых морозных глазах мелькнуло затаенное торжество.

«Так она же не спит с ним! — осенило Стефана. — Видимо, этот фрукт решил дождаться, когда у нее пройдет. Влиятельный, безусловно богатый, еще и колдун. Бедный поэт против него — как лесная букашка под гусеницей таран-машины. Ага, потом запишу… Неужели Эфра пошла к нему ради обеспеченной и безопасной жизни? Или ради мести, чтобы натравить его на тех ублюдков с Мархена? Два разных сюжета, и оба вполне пригодятся, если я все это переживу. Как будто окружающий мир превратился в печальную серую тучу… Тоже записать».

— Эфра, он же борется за корону Весеннего Властителя, а Весенний не должен быть женат, — глотая слезы, напомнил поэт. — Ему полагается крутить любовь со многими девушками, а то народ не поймет, традиция ведь!

— Не беда, поженимся летом, когда он снимет корону и станет гранд-советником, а до тех пор я буду первой фавориткой, — возразила Эфра деловым тоном, как будто речь шла о работе регистраторши или машинистки.

— Он ревнивый? — тревожно хлопая ресницами, поинтересовался Стефан.

— Не то слово, — от мечтательно-мстительной, почти угрожающей усмешки, озарившей на мгновение лицо девушки, ему стало не по себе. — Да, если что-нибудь надумаешь насчет эпиграмм, приходи сюда, это наше кафе. Господин Петерсон будет в курсе, — она кивнула на дверь, из-за которой доносился плеск воды. — Заплатят хорошо, не беспокойся. Больше, чем заплатили бы у других кандидатов.

— Я подумаю.

Он никогда не писал эпиграмм, считал это занятие бессмысленным злобствованием. И зачем нужны деньги, если отношения с Эфрой, не успев начаться по-настоящему, рассыпались бесформенной снежной кучей… Собрать и слепить заново? Но для этого нужно обоюдное желание, в одиночку ничего не получится.

— Мне пора, — она встала, набросила на плечи сверкающий белым мехом и серебряным шитьем жакет. — Выслушай внимательно, что я сейчас скажу. Ты хотел мне помочь, только поэтому предупреждаю. Прими к сведению с первого раза, повторять не буду. Если вдруг я назначу тебе свидание…

— Значит, надежда все-таки есть? — встрепенулся поникший Стефан.

— Ни в коем случае не приходи, — сухим тоном, не глядя ему в глаза, продолжила Эфра. — Беги как от огня, понял?

— Почему?..

— Я же сказала, второй раз повторять не буду. Прощай.

Он ринулся следом, чуть не налетел на дверной косяк, шатко спустился по лестнице следом за ней. Успел увидеть, как мелькнул край юбки из блестящего голубого атласа и захлопнулась дверца автомобиля.

Уже потом, забрав из кафе свою куртку на собачьем меху и сумку с афишами, на улице, посреди зябкой пляски снежинок, Стефан осознал, что не далее как полчаса назад выпил чашку настоящего черного кофе. Неслыханная роскошь, в конце-то зимы, а он проглотил драгоценную жидкость как воду, не ощутив ни вкуса, ни аромата.

Зарплату не платят, а если о ней заикнуться, директор театра уставится на тебя с таким выражением, точно увидел клубок личинок или трехногую курицу, выдержит томительную паузу, чуть-чуть переигрывая, и наконец спросит: «А что ты, милый мой, сделал для того, чтобы у нас появились деньги?»

Стефан, положим, мог бы отчитаться: он расклеивал по всему городу афиши новаторского квадроэсхатологического спектакля «Магдалина на земле и на небе», вдобавок предложил свою пьесу, которая намного лучше провальной «Магдалины», — сами виноваты, что до сих пор не посмотрели. Но все равно тушевался, как и все остальные.

Кормился он где повезет, словно неприхотливая городская птица. Потерял верхнюю пуговицу от куртки, зато нашел на улице хорошую теплую перчатку.

Все чаще его искушала мысль: а не написать ли на пробу две-три эпиграммы? Как минимум полноценный обед… Но каждый раз получалась такая графомания, что стыдно было кому бы то ни было это показывать. Предвыборная ругань — не его амплуа.

В душе роились совсем другие стихи — печальные, неистовые, пронизанные серебряными напевами метели, заметающей следы Эфры на стылом тротуаре.

Из-за той мархенской истории Эфра перестала быть собой, превратилась в заледеневшее изваяние, но, может быть, когда она прочитает стихи, которые посвятил ей влюбленный поэт, случится чудо и все выправится? Он верил в силу слова и в то же время в глубине души чувствовал, что никакие слова тут не помогут.