Русская фантастика 2012

— Лучше пива, — поправил иерей.

— Ужрался святой отец до ляли, — прокомментировал увиденное городской голова в спортивном костюме и кедах на босу ногу.

— Да помогите же ему, кабальеро! — пищала начальница культуры, поправляя кожаный корсет. Еще на ней были лаковые сапоги, чулки в крупную сетку и черная мушка в углу рта. Лицо оттягивал слой косметики, второй подбородок дрожал при каждом слове.

Чреславский принес колотого льда, сделал из носового платка компресс и положил Варсаве на лоб.

Не помогло.

Иерей прикрыл глаза, надеясь, что кошмар исчезнет. А гости решили, что батюшка отошел ко сну, и вернулись на места. Торги продолжились.

Когда Варсава пришел в себя повторно, то встал и окинул взглядом благородное собрание. Оно напоминало бал-маскарад: уличные гопники, дешевые проститутки, глупые солдафоны, больничные пациенты, геи, рыночные торговцы, побирушки в лохмотьях… От разнообразия костюмов рябило в глазах, а запах шел, как от мясокомбината.

На сцене по-прежнему стояла картина Тициана. Расфуфыренный Чреславский порхал возле нее, облизываясь длинным черным языком. Толпа нечисти собралась вокруг шедевра, безобразные твари тянули к нему передние конечности. Круг постепенно сужался.

— Стойте! — возопил Варсава и кинулся в вонючую гущу. — Не сметь!

Он прорывался к картине, расталкивая нечеловеческую массу и получая удары в ответ. Спотыкался, падал, чувствовал подошвы на лице и опять вставал. Впереди уже виднелась рогатая голова ведущего, когда Варсава увяз в сплетении податливых рук и кислых подмышек.

Его подхватили и уволокли прочь из зала.

Несли небрежно — роняя, наступая и пиная. Иерей перестал сопротивляться, силы покинули его, он превратился в грузное чучело, готовое хоть к сожжению на Масленицу. Кстати, совершенно языческий обряд. Но те, кто пленил Варсаву, были даже не язычниками, а натурально порождениями ада. Странно, как раньше никто не заметил их внутренней сущности. Или замечали, но не смели сказать, потому что сами такие же?

Варсаву занесли в темную подсобку, где томились швабры, ведра, банки с краской и прочая хозяйственная утварь. Иерей из последних сил хотел освободиться, вырвал из лап пленителей руку и ногу, но его схватили за волосы, задрали голову и связали руки епитрахилью, а ноги — рясой. Бросили в пыльный угол, закрыли дверь и ушли.

В голове шумело от выпитого и произошедшего. Отчаяние накрыло Варсаву тяжестью скорбных мыслей. Таким он не помнил себя со времени, когда понял, что журналистика в его исполнении — чистой воды лицемерие; что он не может говорить открыто и выражать собственные мысли; что пора очиститься и отойти от дел мирских.

Тогда он ушел в божью обитель, теперь решил обратиться напрямую к господу.

Повалился набок и начал биться виском о пол, чтобы включить серьгу блютуза. Телефон лежал в переднем кармане джинсов — Варсава ощущал его бедром.

После безуспешных попыток на виске проступила кровь, а в ухе зазвучал вожделенный сигнал вызова.

— Алло, господи, ты меня слышишь?

На том конце заскрипело, раздалось тяжелое дыхание. После паузы низкий надменный голос ответил:

— Слышу, сын мой.

Варсава перевернулся на спину, смежил веки и зашептал молитву:

— Прости, господи, что обращаюсь к тебе произвольно, не по каноническому тексту. Но мне кажется, с тобой нужно разговаривать от души, не по-писаному. Каково тебе каждую секунду слушать от миллионов людей одно и то же… — Иерей откашлялся и продолжил: — Вокруг меня сплошное лицемерие, господи. Спасибо тебе, что дал возможность увидеть это. Я и сам лицемер, отче, моя вера в тебя — всего лишь работа, хороший бизнес. Я обманываю, чтобы заработать, спекулирую. Когда обвешивают в магазине, это кража, но от нее никто не умрет. А мы обвешиваем души — придерживаем чаши весов, ставим легкие гирьки и живем с мелкого базарного навара. Стыдно признаваться, господи, но еще страшнее жить за таким прилавком. — Спина заныла, и Варсава повернулся на бок. — Знаю, господи, что это наказание мне — лежать связанным в чулане муниципальной галереи, окруженным порождениями тьмы, без права выбраться из их порочного круга. Знаю и то, что заслуживаю более сурового наказания. Однако прошу тебя, вседержитель, выпусти меня отсюда, укажи путь и дай возможность исправиться. Отбери все блага земные, но выведи на свет божий, чтобы не мучили твари мерзкие. По всем понятиям умоляю тебя. Аминь!

В трубке громко выдохнули, где-то вдалеке заиграла ангельская музыка. Варсава с жадностью и дрожью в теле внимал.

— Спаси меня, господи! — не выдержав, повторил иерей.

— Спасу, болван, — ответили с того конца и повесили трубку.

Окрыленный словом божьим, Варсава, терпя боль, несколько раз перекатился, как рулон, и оказался возле двери. По ту сторону играл живой диксиленд, едва перекрывая гомон людей. Видимо, аукцион закончился, гости развлекались в холле галереи. К своему удивлению, Варсава почувствовал, что руки свободны — епитрахиль сползла с запястий.

Не иначе, как чудо господне!