Добраться до Вартбурга я больше не чаял, твердо убежденный: подлец Ротэхюгель знал о моих планах и наверняка поделился ими со святыми отцами. Ребята они по-своему неплохие, но уж очень суровые. Ждать христианского всепрощения от них после выходки в лесной корчме – наивно.
По той же причине я распрощался с лютней, «забыв» ее в одном из придорожных трактиров, и приложил все усилия, чтобы превратиться из бурша и менестреля в обычного путешествующего обедневшего дворянчика – третьего или четвертого сына рыцаря, коим, я, в общем-то, и являлся.
Лютни было жалко до слез, душа охладела, рассудок помутился.
На долю мне оставались лишь бешеная скачка, непрестанное ворчание цверга и приказы незримого форейтора.
В сознание я пришел посреди какой-то сельской пасторали. На ближайшем холме виднелась, с позволения сказать, «крепость» местного владетеля – захудалая, она отличалась от жавшихся к ней крестьянских лачуг разве что тем, что была выстроена из серого камня, имела башенку и давно пересохший ров, где квакали лягушки.
Что-то оборвалось внутри, заставив наконец успокоиться. Разве что взгляд мой иногда затуманивался, а голову стискивало словно тисками. В остальном я был в порядке.
Цверг никак не комментировал мое помрачение. Его счастье: попробовал бы – непременно полетел в своей бутылке в ближайшую канаву.
Я поехал к селению, лелея надежду снять комнату на постоялом дворе, а далее, быть может, попроситься на службу к владельцу замка. Кем бы он ни был, никто не станет искать среди его воинов бродячего школяра.
На следующее утро, одевшись в чистое и оставив цверга скучать в комнате, я отправился исполнять задуманное.
Свора кошек скребла на душе, полк пьяных швейцарских наемников маршировал по моей будущей могиле, а взор будто проваливался в какой-то туннель.
Мне, вольной пташке, вовсе не хотелось брать в руки оружие и нести высокую рыцарскую службу, охраняя баронских овец от людей его соседей – таких же бравых воинов из-под забора, как и я.
В таком мрачном настроении я взгромоздился на вычищенную по торжественному случаю клячу и похоронным аллюром пустил ее к воротам крепости, у которых стояла давно забытая телега бондаря.
И тут фортуна не преминула выкинуть очередное коленце, наглядно показав, зачем гнала меня в эту дыру столь немилосердно.
По порядку: ворота замка распахнулись; из оных ворот выехала на сером жеребце черноволосая девушка, краше которой я в жизни не видал и не увижу, – очевидно, дочь хозяина этих земель; едущий обок ее суровый воин с щербатой ухмылкой на покрытым оспинами лице – один из рыцарей или армигеров ее отца – казался рядом с ней всего лишь юным пажом; телега бондаря хрипнула, фыркнула – и бочки покатились в грязь; лошадь девушки, в свою очередь, хрипнула, фыркнула – и понесла, оставляя дядьку на куда худшем скакуне далеко позади.
Не забуду, как скакала девушка – уверенно сидящая в дамском седле, без тени испуга, лишь с миной пренебрежительной гордости на бледном лице взиравшая округ; как развевалось ее платье цвета морской волны, как блестели ножны италийского стилета на поясе!
Но полно. Гонимый вечным как мир законом сердца – спасать и защищать прекрасную даму, я пустился в погоню.
Вовремя.
Дело начинало пахнуть кисло – жеребец поводил задом, ржал, поминутно норовил встать на дыбы и скинуть свою прекрасную ношу. Я почти что видел, как лихорадочно сжимаются пальцы девушки на луке, как благородная белизна кожи на ее лице уступает мертвенной бледности.
Будьте благословенны, подковы цверга! Здоровья тебе, мастер! Я догнал наездницу и перехватил поводья в самый последний момент.
Чуть отдышавшись, барышня, не потерявшая замечательного самообладания, заявила:
– Благодарю вас за эту маленькую любезность, господин… – она выразительно запнулась.
– Фон Уйлен, – мгновенно придумал я имя, вспомнив своего легендарного тезку. – Вашему батюшке определенно следует лучше подбирать тех, кому он доверяет свои сокровища. Этот серый – плут каких поискать, вздумал скрыться с награбленным.
– Господин фон Уйлен. – Она словно попробовала имя на язык. – Хмм. Уверена, господин отец вас достойно наградит. Что же до выбора тех, кому доверяют сокровища, – неужто вы претендуете на должность сего мошенника?
Я расхохотался и уверил ее, что отнюдь нет, впрочем, предложить меч ее отцу я действительно намерен, но если нужды в этом не возникнет, могу и под седлом походить.
Она улыбнулась весело и самоуверенно, будто не сомневалась, что говорю всерьез.
Так нас и застал ее щербатый Цербер, наконец-то нагнавший хозяйку.
На прощание она холодно заявила:
– Мы еще наверняка увидимся, господин фон Уйлен. – Она махнула мне рукой. – Мое имя – Лаура.
И вот они уехали. Я же, осоловелый, понимал лишь одно…
– Пленен! Обезоружен! – с этими словами я рухнул на койку в нашей комнате на постоялом дворе.
Цверг, выбравшийся в мое отсутствие из бутылки, подросший и примостившийся мастерить что-то за столиком, хмыкнул. Странно – в его голосе мне послышалось одобрение впервые за недели нашего знакомства.
– Она такая… Холодная и в то же время огнем обжигает, – путано объясняю я.