Русская фантастика 2017. Том 2

Не по отношению к безвестному сопернику, чтоб он там сгинул, а по отношению к девушке – чувственной, несчастной, в чем-то смешной.

В общем, смылся из замка в деревенский трактир и надрался. Вышел оттуда уже под вечер, походкой слегка зигзагообразной, но твердости не потерявшей – несмотря на норовивший то и дело подставить ножку меч, носить коий я не слишком привык.

Как она говорила? Завтра будет завтра.

Либо он не вернется – и когда грусть пройдет, друг Тиль не замедлит предпринять шаги. Либо вернется – и тогда рыцарь Тиль сойдется в честной схватке, что ведут не на мечах, пусть шансы помянутого Тиля и ничтожны.

Платок, хранивший искорки ее слез, соль крови и дуновение смеха, полетел в канаву. Не так обращаются со святынями. Но если святыня искушает тебя – лучше выбросить ее в грязь.

Выкинул – и будто с плеч гора свалилась. Вспомнил, что в отведенной мне комнатушке – небольшой кордегардии на верхнем этаже донжона, у самого входа в покои девицы – припрятана бутыль отменного пивка. Самое то, чтобы закончить вечер.

Шаг мой ускорился, а на морде засияла улыбка самого разухабистого толка.

Захожу в, не побоюсь этого слова, дом родной и первым делом вижу содом, гоморру, попрание и поругание.

Извольте заметить, цверг – опять выросший и из бутылки слинявший – сидит у стола и что-то серебряное молоточком обстукивает. Наверняка пакость замыслил, подлец.

Это ладно. К этому привык.

Но то, что на тюфяке – моем! – сидит пренаглейшего вида белка, скалясь во все бесчисленные резцы, и жрет, подлая, мое же заветное пивко – уж это, вы извините, ни в какие ворота не пролезет. Даже в новые, на которые баран пялится примерно так же, как я на этот разврат.

– Пожаловал наконец-то, – цверг ворчит. – Знакомься, это Ра-та-та-та-тоск!

– Рататоск?.. – выдавил из себя еле-еле.

– Нет. Ра-та-та-та-тоск! И с восклицанием – это важно. Сработаетесь. Он, знаешь, посредник. Мысль в эмпириях витает, а зубастик – он от нее к пошлому мирозданию шасть!.. Ладно, праздновать закончил, громила? Скалозуб, слиняй-кась отсюда, крыса бешеная. У нас тут с дылдой серьезный антирес намечается.

Грызун поднялся с тюфяка, поклонился мне, подмигнул – и исчез. Я так и сел. Рукой к бутылке потянулся – а она пуста. Все, гад, выжрал, ни капли не оставил.

Тут смотрю – а на полу платок валяется. Грязный, как из канавы, в сторону отброшенный.

– Знал я, – цверг фырчит, – с тобой проблемы будут. Нежен больно. Вот бельчонка и позвал, чтоб по канавам да сортирам приглядел. Дальше сам вызывать будешь.

– Послушай, Пак, – говорю я тут, – я тебе, конечно, очень благодарен, но ковать ничего не надо. Передумал. Я тебе благодарен, не скрою, но вот это – не надо.

– Искусника обидеть хочешь?! Мастера от заказов посредине не отказываются. Разве ж то затея, если до конца не довести?

– Не по-божески. Будешь настаивать – сейчас же из замка уеду. Улавливаешь?

Тут глаза цверга сверкнули.

– Знал. Знал, ибо всегда так бывает. На то упряжь и ковал. Был ты, Тиль, вольной птахой, только птахе ли с воплощенной мыслью тягаться? – Он отвернулся от стола ко мне и показал мне пару шпор. – А ну протрезвел, лентяй, и пошел петь серенаду! О чужих ушах я позабочусь…

Вновь, как по дороге в замок, помутилось зрение. Помню смутно: лестницу, и двор, и лютню, и сон, сковавший замок, – от бдящих в покоях госпожи служанок до самого барона.

Помню открывшееся окно, помню, как прокричал, что люблю… Помню объятия и извивающиеся тела, ставшие нелепым зверем о двух спинах.

Помню утро – проснулся позже Прекрасной Дамы и увидел, как та с каким-то ужасом, непониманием глядит на портрет в медальоне.

Помню ее слова: «Кортеж на дороге. Его герб». Помню, как охнула сунувшаяся в дверь служанка, как понял: бежать, позорно бежать.

Лучше бы – не помнил.

* * *

Нос Дитриха сходен размером, формой и цветом со спелой брюквой. В голове Дитриха – дурацкие понятия о чести, вере и политике, устаревшие три столетия назад. В могучей груди Дитриха – горячее сердце настоящего тевтона, не знающее сомнений и жалости, но способное истекать слюной вперемешку со слезами и кровью при виде толстолапого щена.

Дитрих фон Альтберг – мой лучший друг.

– У этих чертовых ливонцев даже нет приличных имен, – жалуется Дитрих, – все они так похожи на проклятия, что как оскорбить врага в бою? Мы застряли здесь, Забияка. Придумай что-нибудь, ты умный!

Мы повстречались – два старых брата по alma mater – на лесной дороге с год назад, когда я удирал из памятного замка. Бывших буршей не бывает. Помощь мне бы не повредила. Дитриху не помешала бы, в свою очередь, компания.

В свое время он унаследовал землю – и начал вести жизнь рыцаря, я же стал бродячим студиозусом. Дитрих изрядно удивился, увидев меня в поддоспешнике и с мечом, но только похвалил – рыцарские идеалы он всегда ставил превыше всего и был рад обращению собрата на путь истины.

Известие о том, что именовать меня отныне следует фон Уйленом, собрат также перенес на редкость легко и без каких-либо вопросов, сообщив только, что «Совиный рыцарь» звучит куда лучше многих nom de guerre, что ему приходилось слышать.