Отлучаться далеко от контура, понятно, никто не стал бы. Но порой Юрию приходилось выныривать во внешний мир для общения с начальством, даже целые круглые столы собирали в зале возле реактора – не хватало в научной жизни умной головы Юры Локтева. В такие часы Александр становился в контуре главным. Со своими печалями и страхами призраки шли к нему. Тогда задачей Сашки было успокоить и утешить, при этом сохраняя хороший ток теплоносителя и равномерное распределение смены в контуре.
Это давало силы не думать о том, что потерял он сам. О Гале, которую так и не попросил стать его женой. Промолчал. А Мишка попросил. И о предчувствии плохом тоже промолчал. Теперь не станет.
– Юр, – он пристроился в потоке рядом с начсмены, – там проблема в стенке. Мне кажется…
– Кажется, – мелькнула мысль Юрки, – крестись. Легированная сталь. Все в полном порядке.
– Юр, не было бы протечки… – попытался настоять на своем Сашка.
– Не будет. Сам считал.
– Юр…
Гелий увлек их снова в реактор, к уран-плутониевым таблеткам, к тепловыделяющим сборкам с остаточным содержанием урана-235. Разогретые до предела мысли путались.
– Да перестань ты дуть на воду! Умер при утечке теплоносителя, вот и паникуешь при каждом волнении среды, – утешил Юрка. – Дыши ровно, Сань. Увидишь желтый луч – греби в другую сторону.
Оба почувствовали, как ток изменился, гелий рванул в сторону, увлекая их невесомые оболочки.
Навстречу хлынул холод адиабатически расширявшегося газа. Желтый адский холод, который едва ли могли когда-нибудь почувствовать живые. Это тянул к обманувшим смерть свою ледяную руку разворачивавшийся в собственном – меж живым и мертвым – срезе реальности тоннель к всепожирающему свету. Через нестерпимый лед – в солнечное пламя.
Хваленая сталь уступила лишь на крошечную долю секунды. Давлению, температуре и чьей-то судьбе. Трещина расширялась. Гелий рвался в небеса, утаскивая за собой одного за другим ребят из смены. Гелий тянул на себя все тепло, до какого мог дотянуться.
«Держись, – буркнул Юрка мысленно. – Сейчас мы его остановим, и будет полный порядок. Это ж тебе не натрий».
Давление, казалось, сплющивало телепатемы гигантским молотом, и пробиться мыслями к Юрию казалось почти невозможным.
– Придумай что-нибудь! Ребят вытягивает. Как возвращать будем?
Юрий молчал, старательно направляя свой островок протоплазмы против потока гелия. Сашка понял: никак. Нет запасного пути. Остается только фиксировать свой кусочек удерживающей субстанции в потоке в относительно безопасной близости от трещины, цементируя усилием воли рвущийся сквозь нее газ, и не думать о том, что происходит с другими. Они давно уже умерли. Весь контур. Разве стоит им бояться смерти теперь, когда они – всего лишь призраки, сохранившие иллюзию жизни и мысли в коконе гелиевого контура Беловерской-2? За каждым придет однажды обманутый желтый луч. А думать друг о друге как о живых – только привычка. Атавизм.
– Я придумаю, чтобы не вытягивало, – наконец оформил мысль Юрий. – Вот стабилизируем пробку, выдохну чуток и придумаю. А там транслируем в мир, как диагностика пойдет…
Он хотел сказать что-то еще, но его закрутило, потянуло к трещине. Сашка не колебался ни секунды. Он бросился к другу и успел оттолкнуть – каким-то едва различимым движением рванулся поперек тока теплоносителя. В щель втянуло его самого.
– Опять, – только с досадой и успел подумать Саша.
Холод. Холод окружил облаком, твердеющим с каждым мгновением. Он успел увидеть громадный зал, лестницы, блоки. Оглянуться на реактор, выкрашенный желтой облупившейся краской. Кое-где виднелись свежие мазки – начали подкрашивать. С каждым мгновением они становились для Сашки все желтее, вытянулись в длинный луч, который спустя секунду, нет, долю секунды, свернулся, превратившись в тоннель из ослепительного света.
– Саша, – позвал оттуда знакомый голос. В слепящем золотом сиянии высоко над ним стояла Галя. Вполоборота, в приоткрытой двери – ветровка и клетчатая рубашка, «лесное солнышко». – Ты скоро?
«Иду, родная», – подумал Сашка, вступая призрачными ногами на желтую дорогу, и та повлекла его вверх, как сияющий эскалатор. К солнцу – в просвет между протуберанцами, чтобы там переплавить в чистую мысль, встроив крошечным кусочком в плотную ткань ноосферы.
В вечерней гостиной сидящая с книгой женщина подняла голову, словно кто-то окликнул ее. Огляделась, напряженно хмурясь.
– Саша? – спросила она пустую комнату. – Саша?
Бросила взгляд на гитару. Впервые за шестнадцать лет та не ответила. По лаковому боку полз последний дневной луч, еще желтый и живой, но обреченный через мгновение угаснуть навсегда.
Юстина Южная
Корабелы полуночных морей
– И руки в стороны! Да! Вот так!
А-а-ах! Ожерелье брызг летит вправо, влево, далеко вперед и ввысь. Выше, еще выше, к лазоревой сини, к бирюзе и кипени облаков, прямо к охряному солнцу… вы-со-ко!
Эсфирь хохочет – белозубо, заливисто – и взмахом заплетает ожерелье вокруг себя в косу. Брызги от волн, брызги потоков энергии – она уже не различает их.