– Спокойного сна, – сказала я с усилием. Вены у него везде выпирали, кожа обтягивала их, будто там были тоненькие косточки. Я осторожно ввела иглу в самую крупную вену на тыльной стороне ладони и вдавила поршень. Маленькая доза вошла почти сразу целиком. Я надавила еще, вынула шприц, положила на белую тумбочку. И накрыла ладонь старика своей.
– Посидеть с вами?
– Если не трудно. – Он пытался улыбаться, но выходило плохо. Посмотрел опять: – Не торопитесь?
– Да вы о себе думайте. – Я почти всхлипнула.
– Я-то свое прожил, чего обо мне думать, – шепнул он. – О вас беспокоюсь.
– Да мне что, переживу. – Я сжала его пальцы, чувствуя, как слезы подступают к глазам. – Действует?
Старик не ответил, но лицо разгладилось и больше не дергалось, тело расслабилось, губы тронула мягкая, умиротворенная улыбка.
– Спасибо… – словно выдохнул он.
Не знаю, сколько я сидела. Было тихо, но его дыхание было тише тишины, и я не заметила, когда его не стало. Дыхания, старика… просто сидела, смотрела на спокойное лицо и ни о чем не думала. Сколько ему было лет? Что он сделал в жизни? Давно ли болел? Почему не получилось вылечить? Или уже не хотел? Теперь не спросишь…
Наконец я встала и на негнущихся ногах вышла из палаты. Если он и не умер, то определенно был на пути к смерти, и мне тут больше нечего делать, что могла, я уже сделала.
Доктор стоял у двери, прислонившись к стене, заложив руки в карманы халата, запрокинув голову и прикрыв глаза.
– Все? – вполголоса спросил он. Я кивнула.
– Пойдемте, надо бумаги заполнить.
Он проводил меня в кабинет на другом этаже. Шаги гулко разносились по пустынному коридору. Есть ли кто-то за этими белыми дверями? Кто-то, кто ждет смерти? Каково это – настолько мучиться, что смерть становится желанным избавлением?
Словно услышав мои мысли, доктор сказал:
– Его дозы обезболивающего были почти смертельными. Хорошо, что вы приехали, не то бы я сам… просто невозможно уже смотреть… было. Спасибо вам.
Мы уселись по разные стороны стола, я что-то подписала. Затем спросила:
– А можно мне… что-нибудь… историю болезни или…
– Да, – не удивился доктор и протянул мне ламинированную папочку. – Вот здесь основное о нем. История жизни, развитие болезни… с фотографиями. Вы теперь немного породнились, – он отвел глаза, словно ляпнул бестактность. Наверное, так и было, но я была как оглушенная и могла только кивать. Забрала документы, справку с печатью хосписа, удостоверение о смерти – и ушла.
Перед крыльцом тусовались трое унисексов, даже не понять, кто есть кто. Один в огромных наушниках, другой в гуглах, третий говорил, размашисто жестикулируя, но его, похоже, не слушали. На шелест пневматической двери обернулись двое, тип в наушниках среагировал следом, стягивая наушники.
– Это вы?..
– Нет, – буркнула я, слетая мимо них по ступенькам и прижимая папку так, чтобы они ее не видели.
Я успела заскочить в машину и тронуться раньше, чем они побежали за мной. Вынеслась из пустого двора и нырнула в ближайший проулок. Поворот, другой, третий, подворотня… отстали или поленились преследовать. Им чего, контакты есть, найдут, стервятники. Я вырулила на безлюдную эстакаду, ведущую к надгородской трассе, поставила машину на автопилот, заблокировала входящие и, секунду помедлив, сделала вызов.
– Привет, это опять я. Извини, что наговорила тебе кучу ерунды… может, встретимся и обсудим все еще раз?
Дарья Зарубина
По желтому пути
Длинный желтый луч пролег через кухню к самым ногам хозяйки. Погладил теплой ладонью. Женщина обернулась, но кухня была пуста, только мерно дышала легкая занавеска: то наполнялась ветром из открытого окна, то опадала, безжизненно морщась. Хозяйка прикрыла створку, подвязала лентой сникшую ткань. Снова оглянулась:
– Саша?
Тихий печальный звук ответил ей из-за двери. Отозвалась на голос висящая в гостиной гитара.
Женщина вытерла подрагивающие руки о фартук и мысленно обругала себя за эту вспышку надежды. Время оказалось посредственным лекарем – все его снадобья годились лишь на то, чтобы вычертить морщинки в уголках глаз.
В кухню влетел мальчишка лет десяти, схватил с тарелки огурец, откусил с хрустом.
– Мам, я во двор, – пробормотал он, жуя. Вылетел в гостиную, подскочил к гитаре. – Я возьму?
Женщина метнулась к инструменту, заслонила, словно величайшую драгоценность, на которую покушаются вандалы, но, заметив удивление и обиду на лице сына, заставила себя успокоиться и проговорила:
– Ты же знаешь, что нельзя.
– Я же не сломаю. Не маленький уже. На чуть-чуть… Вовка обещал аккорды показать. – Мальчишка умоляюще заглянул в глаза матери.
– Ты же знаешь, это не наша гитара. Одного… старого друга, – ответила она спокойно.
– Так пусть твой друг придет и заберет свою балалайку. Пыль собирает, а играть ты никогда не даешь, – обиженно огрызнулся парнишка. Казалось, он готов был сказать еще что-то едкое, но…
– Он умер, – все тем же ровным голосом проговорила мать. Мальчик глянул удивленно, но тотчас виновато опустил глаза.
Спустя мгновение его уже не было в комнате. Со двора донеслись веселые крики ребятни.