Все вокруг – неожиданно яркое небо, твердый асфальт, лужи, блестящие тонким слоем льда, и даже мои кроссовки показались мне безумно смешными, не говоря уже о словах Натаниэля.
Я смял в руке шуршащую фольгу от шоколадки и подкинул получившийся шарик вверх.
Он сверкнул в лучах бледного солнца и приземлился точно в мою раскрытую ладонь. Сжав кулак, я огляделся вокруг немного растерянным взглядом, потому что звуки внезапно стали удивительно яркими, а цвета, наоборот, зазвучали громче.
Мне вдруг захотелось поговорить с Натаниэлем, чтобы послушать, какими будут наши голоса в искаженном пространстве. Но теперь уже в моей голове не нашлось подходящих слов, а сам Натаниэль шел рядом молча, делая вид, что мы с ним не знакомы.
В моей комнате было непривычно светло, настолько, что я на секунду зажмурился и прямо с закрытыми глазами сел на компьютерное кресло. Оно оказалось гораздо более мягким и приятным на ощупь, чем я представлял до этого. Мне захотелось радостно сообщить об этом Фаллену, но я промолчал, поймав на себе удивленный взгляд, остановившегося в дверях Натаниэля.
Странно, но меня абсолютно не смущало его присутствие, словно мы внезапно стали хорошими друзьями.
Я покрутился на кресле, успев посмотреть в окно и поймать себя на мысли, что хочу облизать холодное и гладкое стекло.
– А я думал, ты спокойный, – неожиданно произнес Натаниэль с некоторыми сомнениями в голосе, но все ж довольно язвительно.
– А я думал, ты разговорчивый. – Я развернулся к нему и с искренним интересом осмотрел с ног до головы, а потом, рассмеявшись, сказал: – А ты яркий, очень яркий. Даже ярче, чем я, да?
Мне захотелось оказаться рядом с ним, чтобы посмотреть, что получится, если смешать наши цвета. Вытянув вперед руку и оглядев Натаниэля сквозь нее, я проговорил:
– Очень красиво, да? – пытаясь придумать подходящее описание получившемуся невероятному оттенку.
Было удивительно, что Натаниэль не понимает причины моего внезапного восхищения, а так как объяснить ему что-либо я сейчас был не в состоянии, я немного беспомощно посмотрел на Фаллена, словно он мог бы поговорить с ним вместо меня.
Натаниэль настороженно проследил за направлением моего взгляда, а потом удивленно покосился на меня. В его глазах читалось такое недоумение, словно я только что разговаривал с привидением.
– Ты в порядке?
Я кивнул, но Натаниэля, как обычно, уже не волновало то, что я бы ответил. Он подошел ближе ко мне и протянул руку, словно собираясь приложить ее к моему лбу и непонятно зачем измерить температуру.
Резко отшатнувшись назад, я чудом избежал прикосновения, а потом, почувствовав огромное раздражение, сказал сердито:
– Не трогай меня.
Все действия Натаниэля внезапно показались мне наигранными, а яркость – фальшивой.
– Ладно… – Он словно не понял мой внезапный переход от смеха и восхищения к грубости. – Я ведь не…
– Ты нет, – передразнил я. – А я да. И ты мне мешаешь.
Вся комната окрасилась в серо-черные цвета и показалась мне неприятной и отталкивающей.
– Хватит, – расстроенно прошептал я. – Ты все испортил! Ты… ты не умеешь слышать «нет». Прошу, уходи.
Наверно, он хотел поспорить со мной, но я поднял рассерженный взгляд и, посмотрев в удивительно глубокие карие глаза, проговорил сквозь зубы:
– Ты слышишь меня, уходи.
Натаниэль вздрогнул и отпрянул назад, невольно хватаясь руками за виски, словно его голову пронзила внезапная боль.
Усмехнувшись, я отвернулся от него, чувствуя, как кружится и моя собственная голова. Комната снова начала расплываться перед глазами.
И я запомнил только, как упал на кровать, проваливаясь в тягучий сон.
Я проснулся от холода.
Часы показывали без пяти семь утра.
Я не помнил, что мне снилось, и не знал, какой наступил день: вчера или сегодня, был я на самом деле в школе или мне только предстояло идти на литературу и падать там в голодный обморок.
Удивительно, но мне все еще не хотелось есть, зато я чувствовал легкость во всем теле, словно внезапно научился летать наяву.
Это было восхитительное чувство, и, наверное, если бы я был художником, композитором или писателем, то, скорее всего, назвал бы его вдохновением.
Но у меня не было времени на полеты.
Нужно было обязательно пойти в школу, чтобы никто из учителей не вздумал звонить и рассказывать отцу о моем обмороке. Пожалуй, Лера бы и обморок связала с наркотиками, но в те полусонные дни, проведенные мной дома после разговора с ней, я мельком видел на кухне справку о том, что в моих волосах не обнаружены запрещенные вещества.
Кажется, именно поэтому она несколько раз извинялись передо мной. Мило, конечно, но слишком поздно.
Первые три урока я боролся с ощущением, что в кабинет заглянет Натаниэль.
Мне казалось, ему не все равно, что со мной, поэтому он должен прийти. Я хотел, чтобы ему было не все равно, как, например, вчера и, кажется, всегда.
Но Натаниэль не пришел. Совсем.