Русская фантастика – 2018. Том 2

Он улыбался невероятно спокойной улыбкой, а от его локтя вверх тянулась трубочка к капельнице. Казалось, что он всё ещё был здесь, но я знал, что, что бы люди в белых халатах ни сделали, Натаниэль уже никогда не проснётся.

Надо мной наклонился мужчина со стетоскопом на шее, и я, заглянув в его испуганные серые глаза, прошептал назло самому себе и всему миру:

– Оставьте меня, спасайте Натаниэля.

14. Конец – это только начало

Он умер за несколько минут до полуночи именно в тот день, когда должен был умереть.

Я столкнулся плечом с кем-то из людей, но, не заметив этого, продолжил идти вперед навстречу солнцу, впервые восходящему в мире, где больше не было Натаниэля.

Мы ведь даже не попрощались.

Я сел на скамейку и посмотрел на часы, висящие на столбе. Мне были отвратительны стрелки, издевательски отсчитывающие всё новые и новые секунды.

Безумно хотелось взлететь, взмахнув невидимыми крыльями, и со злостью разбить стекло, закрывающее циферблат, чтобы тысячи осколков впились в мои окровавленные руки и причинили боль, способную заставить меня кричать или плакать.

Больше не было никаких вопросов и ответов.

Натаниэль умер. Он умер ещё тогда в моем сне – это я нажал на курок и убил его. Убил, потому что на самом деле смерти боялся я, а не он.

Если бы мне хватило смелости выстрелить в самого себя или переписать историю, отдав мою жизнь в обмен на жизнь Натаниэля, тогда…

– Ты был бы сейчас жив, – обречённо прошептал я.

В груди появилось новое чувство. Оно было страшнее раздирающих изнутри рыданий или бесконечной пустоты.

Огненная ярость наполнила мои лёгкие раскаленным металлом, и, впервые в жизни, я засиял ослепительным красным цветом, сжигающим меня изнутри чувством полного контроля, не ведающего жалости или правды.

Я не смог бы ответить, откуда появился Драшов, потому что запомнил лишь, как рассмеялся, когда увидел его, задыхаясь от ненависти к нему и к самому себе.

Мой смех звучал настолько неестественно и громко, что, кажется, весь мир в это мгновение смотрел на меня с ужасом, который отражался в бесцветных глазах Драшова, испуганно отшатнувшегося назад.

Не прекращая улыбаться, я поднялся на ноги и проговорил спокойно и негромко, словно читая короткий смертный приговор:

– Поздно убегать.

И он застыл на месте, резко и неестественно прижав побелевшие руки к телу, от того, что невидимые верёвки, созданные мной, затянулись узлами вокруг его запястий и лодыжек.

– Страшно? – злорадно спросил я, скрестив дрожащие руки на груди.

Он ничего не ответил, лишь болезненно скривив уголки рта, понимая, что не может говорить по своей воле – теперь я решал, достоин ли он произносить что-либо вслух.

– Мне тоже страшно, – я снова рассмеялся, наблюдая за тем, как Драшов бледнеет от ужаса.

Я мог задушить его одним лишь взглядом. Я хотел задушить его. Мне нравилось наблюдать за мучениями Драшова, читая в покрасневших глазах его последние мысли, в которых до смешного наивно звучала всего одна фраза: «Это все сон. Это сон».

– Мы никогда не проснёмся. – Я впился ногтями в свои ладони, царапая их до крови, но продолжая говорить ледяным, не ведающим сочувствия тоном. – Мы умрём, и нас никто не будет помнить. Такие, как мы, не становятся звёздами, способными слышать с неба голоса живых людей.

Сказка, рассказанная Натаниэлем, внезапно приобрела новый смысл, прозвучав из моих уст как холодное обвинение. Как будто Натаниэль сам в это мгновение говорил со мной моими же словами, теперь вдруг упрекая в посредственности.

– Проси прощения! – отчаянно произнёс я. – Проси прощения за то, что ты такой, как все!

– П… Прости, – умоляюще прохрипел Драшов, совершенно не понимая, что именно и кому он говорит.

И хотя я стоял рядом с ним, я всё равно был совершенно один во всей Вселенной, которая была во мне настолько разочарована, что даже не пыталась услышать мои отчаянные крики о помощи.

– Нет, не у меня. Проси прощения у Натаниэля! Проси так, чтобы он услышал! – Я сжал зубы, чувствуя, как из моих глаз катятся горячие слёзы.

– Натаниэль, простите, простите меня…

Это были совершенно не подходящие слова. Они ранили меня страшнее, чем любое существующее в мире лезвие, рассекая на части всё, что осталось от сломанного мира вокруг.

Я отвернулся, на одно мгновение ослабляя веревки, а потом спросил со спокойной холодностью:

– О ком ты думаешь сейчас? Неужели только о себе? Жалеешь ли ты о чем-то? – Я прикусил губу и на секунду замолчал, а потом мой голос невольно дрогнул. – Я безумно жалею.

Мне осталось лишь закрыть глаза и, равнодушно прислушиваясь к тому, как падает на землю Драшов, пытаясь содрать с шеи невидимую удавку, сжимающую его в смертельных объятиях.

Я снова был готов расхохотаться, без страха глядя в бесконечную темноту, созданную мной самим. Умереть, захлебнуться собственной яростью, расплавиться в холодной ненависти, навсегда потеряв самого себя – разве не лучший выход?

– Остановись. Ты не должен этого делать.

Я узнал знакомый голос, который не ожидал услышать больше никогда.

Он был одновременно таким родным и далёким, что меня охватило необъяснимое отчаяние.