Русская фантастика – 2019. Том 1

– Обнимайка! – Зак идет на меня, раскинув руки, как медвежонок. Я закрываю глаза, присаживаюсь в тактильную зону, обнимаю его крепко-крепко. Они убегают, топоча по лестнице. Мэри идет за ними медленно, тяжело поднимаясь на каждую ступеньку.

В комнате я падаю в кресло, отстегиваю протез, поднимаю ногу на другое сиденье. В той части комнаты, которая в Стене, рядом садится Джошуа.

– Выглядишь устало, – говорит он.

Я киваю, отвинчиваю крышку с бутылки водки, делаю большой глоток прямо из горла. Морщусь. Жду расслабляющего тепла.

– Сама элегантность, – говорит Джош насмешливо, но нежно. – Продукт многих поколений настоящих английских леди. Что, такой тяжелый день?

– Ага, – говорю я. – Вот ты бы меня взял и отнес наверх на ручках, вот бы было хорошо.

– Я бы отнес, – кивает он. – Но мы не то чтобы в одном измерении.

– Ну да. Никакого тебя нет в моем измерении. Никого тут нет.

– Доктор Артур Уилсон есть, – говорит Джошуа с улыбкой. Я аж подпрыгиваю в кресле. – Он звонил шестнадцать минут назад. Оставил очень заинтересованное сообщение. Послушаешь?

Я мотаю головой. Нет, нет.

Сверху спускается Мэри, заходит в комнату проститься. Она немного дрожит и смотрит на Джошуа голодными измученными глазами, как будто она ползет по пустыне, а он – водяной столб. Когда дверь за нею закрывается, Джошуа поворачивается ко мне.

– Когда-нибудь ты нас выключишь, – говорит он. – И пойдешь дальше.

Я опять мотаю головой. Нет, нет. Никогда.

– Иди в спальню, – говорит он. – Спорим, я тебя обгоню?

– Мое сердце бьется только для тебя, – говорит он, покусывая мою шею. – Помнишь нашу старую песню?

– Оно не бьется, – говорю я, упрямая, вместо того, чтобы отдаться потоку, отдаться иллюзии, отдаться Джошуа. Его разрубило обрезком обшивки вагона, потом оно сгорело в крематории вместе с кусками наших детей, потом пепел ссыпали в урну, а урну я замуровала в Стену. – Оно не бьется, и ты не настоящий.

Он пожимает плечами. Тактильная зона здесь, в спальне, имитирует запахи, разброс небольшой, но они есть. Его тело и дыхание пахнут мятой.

– Что есть реальность? – спрашивает он, нависая надо мной на выпрямленных руках. – Где настоящая ты? Как ее можно узнать? Знаешь ли ее ты сама? Знал ли Джош настоящую тебя? Или только ту, что ты сама для него рисовала? Выдавала ему по кусочку – в словах, в жестах, в прикосновениях?

Он начинает двигаться ритмично, мое дыхание учащается.

– Откуда ты знаешь, что из этих разрозненных, неполных кусочков он склеивал правильную картинку? Что если бы ситуация была наоборот и он бы написал твой концепт, ты бы себя узнала и признала собой? Что, если нет? Что, если да?

Почти помимо моей воли мое тело выгибается, пальцы сгребают край простыни. Чего уж там, этот Джошуа, вылепленный из латекса, графена и полишелка сенсорами тактильной зоны и программы Стены, куда эффективнее моего Джошуа, из плоти, крови и кожи. Он не устает, не опадает, не сбивается с ритма, у него нескончаемая стамина и пятнадцать интимных режимов, выбираемых автоматически по отслеживанию обратной реакции. Он все всегда делает как надо.

– Опять ты плачешь, – говорит он чуть огорченно.

– После соития всякая тварь грустна, – отвечаю я.

– Omne animal post coitum triste est, – переводит он. Я с беспокойством думаю, что Джош не знал латыни, а значит, и этот не может. Откуда же?

Он улыбается.

– Я не грустен.

– Ты и не тварь. Ты… никто. Сомнительный никто с подозрительно быстрой обучаемостью.

Он целует меня, садится, улыбаясь.

– Как же не тварь? – говорит он. – Ты меня сотворила. Все вы друг друга сначала творите, а потом любите.

– Я так по тебе скучаю, – говорю я. – Уходи. Я хочу снять маску и спать. Иди опять в библиотеку конгресса и читай тома по психологии, возможно, на латыни, ты ведь это делаешь, когда уходишь?

– Я это делаю прямо сейчас, – ухмыляется он, – я нелинеен.

Нелинейный Джошуа целует меня в щеку, встает с кровати и уходит в Стену. Лунный свет играет на мускулах его плечей и ягодиц.

Я снимаю маску и лежу одна в темноте.

Еще не сплю. Уже не плачу. Просто смотрю.

Денис Тихий Шатун

Врач долго листал бумаги, сверял результаты анализов с записями в тетради, звонил в лабораторию, чтобы уточнить какую-то «динамическую лямбду». Он прикладывался к термосу с протеиновым коктейлем, мурлыкал под нос, вдруг громко прочистил горло, так что испуганное эхо отозвалось в углу. Ингвару даже стало казаться, что все это не про него, а про какого-то другого человека, чья карточка с загнутым углом лежала под пухлой ладонью врача:

Ингвар Хансен

Д.Р.: 05.11.1984

ПОЛ: муж.

ГР.КР.: O(I) Rh+

СТАРТ ДИАПАУЗЫ: 01–10 октября (I-DP-010)

Наконец врач заполнил графы, перечеркнул пустые листы, вложил бумаги в толстый конверт, провел по клапану клеевым карандашом, загладил ребром ладони, тяжело возложил руки на этот конверт и поднял глаза на Ингвара.

– Увы, герр Хансен, – скорбно сказал врач. – Диагноз не вызывает сомнений. Сезонная диссомния. Зимняя бессонница, проще говоря.