Русская фэнтези 2007

То, что за этой живой стеной, он и так прекрасно знал. Другая стена. Серая бетонная стена института, что стоит через дорогу. Какой-то институт, похожий на улей, как и все институты на свете. И все в нем похожи на пчел, даже на разряды их разделить можно: трутни, охранники, воины, рабочие пчелы, королевы, личинки, кто там еще?

Тоскливо смотреть на это. Думать об этом еще тоскливее. Потому отличный способ не бежать от тоски — не думать. Брать что есть, что дают. А если очень хочется, то и то, что плохо лежит. Не глядеть на журавлей в небе, бесполезные они птицы. Кормить синиц — доброе дельце. Надевать в дождь галоши. Носить перчатки. Не падать в лужи. Идти куда зовут и посылать, если не зовут туда, куда хочется. Делать дело, которое поручили. Твое — не твое, что за сопли?! Кормит — и ладно. День пройдет — и слава Богу. Все так живут…

Он сам когда-то тоже учился в чем-то похожем. Был трутнем. Стал охранником у чужого улика. Кто придумал этот чертов снегопад?!

За стеной снега — стена дома, за той стеной еще стена, и дальше, и дальше. Даже если выйти за все стены города, то что там будет? Правильно, стена из снега. Может, и небо — хрустальная стена. Сегодня оно как никогда похоже на густой покров. Вот твое место, твоя жизнь, какая есть, ограниченная небом, снегом, стенами, стеклами. Все остальное — желание присыпать блестками серые стены. Иногда получается красиво.

Охраннику стало вдруг душно, заныло сердце. Он испугался. Такое с ним происходило впервые. Быстренько он поднялся со своего места у входа и подошел к девушке за стойкой.

— Ленусь, есть что от сердца? Закололо что-то, — виновато-небрежно спросил он.

— Ой, ты что это, Сережа? — сочувственно защебетала та. — Сейчас валерьяночки дам. — И высыпала ему на ладонь три аккуратные желтые маленькие таблеточки. — Держи.

Он испытал облегчение, увидев нежно-желтые кругляшки. Обрадовался им как солнышку.

— Смешные какие. Желтые, — и проглотил их, не запивая.

— Это на погоду, наверное, — сказала Леночка. — Вон сколько снега навалило. В лесу сейчас, наверное, красиво…

Сергей не был настроен продолжать беседу, но яркие таблетки в серый день его порадовали. Он стал просто слушать щебетание Леночки, как слушают трель синицы в солнечный зимний день.

Старик и девушка за столиком у окна молчали. Он, видимо, собирался с мыслями после леденящей оплеухи. Она напоминала блестящую сосульку. Холодный искусственный свет от ламп дневного света кафе смешался со светом из окна на лице старика как на палитре художника. У него резко обозначились все морщины, он словно еще постарел. Особенно ярко проявились морщины скорби на щеках, оттянув за собой вниз и уголки губ, и уголки глаз.

— Вы правы, это ужасно, — заговорил он, снова перейдя на отстраненное «вы» с той, которой еще мгновение назад говорил «ты», как дочери. — Ужасно, когда нет ничего личного. Может быть, сразу это и не заметить, но почти все людские беды начинаются, когда заканчивается личное. Все, что вы только что назвали, появляется тогда. Когда кто-то скажет: «Ничего личного», «Не мое дело», «Просто работа». Тут заканчивается человек, ведь человек — это личность, душа. А нет личного — и для души ничего нет. Вы еще молоды, но, наверное, знаете, что все наемные убийцы говорят: «Ничего личного», прежде чем спустить курок. А на Нюрнбергском процессе самое частое оправдание было: «Я просто делал свою работу». Никогда, никогда так не говорите!

Девушка внимательно-вежливо слушала. Не перебивала. Ее лицо не выражало ничего. Красивое и холодное, как покрытая снегом равнина.

— Я уже давно на этой земле — продолжал старик, — видел достаточно, чтоб понять такую простую истину. Личное делает жизнь. Мое лицо исписано морщинами, как рукопись романа испещрена словами о жизни. Словами, которые что-то да значат. Ваше сейчас — ангельски чистое, как белый лист. Но ни одну из своих морщинок я не отдам, не променяю на ледяную гладкость вашей кожи, потому что все они — моя жизнь, которую я лично прожил. Жизнь всеми ее гранями не проходила мимо меня, это видно, не правда ли? Я много плакал, много смеялся, потому что душа моя работала. Поэтому вишни в моем саду всегда разные, но вкусные, а какао — густое и похоже на небо. Лица в морщинах достойны уважения не меньше младенчески свежих, а то и силиконовых мордашек: на них повесть о жизни.

Девушка опустила ресницы. Старик продолжал: