Русская история. В самом сжатом очерке

Другое, на что указывает выступление металлистов, — это прямое влияние того промышленного кризиса, о котором мы говорили. В текстильной промышленности кризис почти не почувствовался: количество переработанного русскими фабриками хлопка с 1897 по 1900 г. даже увеличилось — с 229 тыс до 295 тыс. т. Здесь таким образом борьба шла за улучшение обычного положения рабочего, и исход борьбы зависел от того, какая сторона сильнее: фабрикант или эксплоатируемый им пролетарий. Но последнему для победы вовсе не нужно было ломать всего буржуазного порядка, — оттого во всех европейских странах такая борьба и носит вполне легальный (допускаемый законом), экономический характер. У нас дело было иначе, так как стачка была преступлением, караемым законом, но больше на бумаге. Когда забастовавших в 1898 г. рабочих тканой и бумагопрядильной фабрики Нечаева-Мальцева попробовали отдать под суд, суд не нашел в деле «состава преступления», и рабочие были оправданы. Полиция расправлялась поэтому со стачечниками внесудебным порядком, но так расправлялась и французская и немецкая полиция, по крайней мере в случаях больших стачек, охватывавших целое производство например, или разразившихся в каком-нибудь очень большом предприятии. Разница между Россией и заграницей была главным образом в большой грубости русской расправы, — у нас забастовщиков и высечь иной раз могли, чего во Франции конечно делать не смели (хотя избиения в участках и там были заурядным явлением). Словом, разница между легальным, «экономическим», и нелегальным, революционным, рабочим движением была не столько в том, что первое на бумаге может быть дозволено, а в том, что первое сталкивается с интересами отдельного буржуа, а второе — со всем буржуазным строем. Таким всегда и бывает рабочее движение во время кризиса.

Кризис создает не злая воля отдельного буржуа, а весь буржуазный строй. Никогда рабочий не чувствует так тяжести этого строя, как во время кризиса, и ничто не делает рабочего движения так прочно революционным, как кризис.

Изменение характера движения тотчас же выразилось в новых требованиях бастовавших: на место прежних узко «практических» требований, доходивших до мелочей, иной раз смешноватых (вроде спора о том, кто должен платить за истребление клопов в рабочих «каморках» — хозяин или сами рабочие), появляется принципиальное, общепролетарское не только для России, а для всего мира, требование 8-часового рабочего дня. Металлистам просто физически легче было его выдвинуть, ибо 10-часовой день у некоторых из них был уже завоеван к 1901 г., а текстильщикам даже в Петербурге еще в 1903 г. приходилось бороться за 13-часовой. Из металлистов раньше всего выступили с этим требованием рабочие железнодорожных мастерских (в Тифлисе в октябре 1901 г.; но уже очень скоро, в марте 1902 г., за ними последовал Воткинский завод), и это тоже не случайность. Дело в том, что железнодорожные мастерские имели наименее постоянный состав рабочих, — рабочие там постоянно менялись, передвигаясь по мере надобностей железнодорожной сети из одних мастерских в другие. Оттого движение по мастерским вспыхивало в одних за другими, распространяясь, как по зажигательной нитке. В 1901 г. бастовали саратовские мастерские (2 раза), тамбовские и тифлисские; в 1902 г. — красноярские и Владикавказской железной дороги (в Ростове-на-Дону), подавшие сигнал к одной из самых громадных забастовок этой эпохи в России; в 1903 г. — «Варшавские» (в Петербурге) и «Юго-восточные» (в Борисоглебске) и т.д. и т.д.

Требование 8-часового дня было вызовом, брошенным уже всему капиталистическому строю, — недаром Международный социалистический конгресс поставил его в число очередных лозунгов 1 мая. Это одностороннее требование пролетариата — заявление им своего права, совершенно не считающегося с интересами хозяев, как неизбежно считалась с ними всякая экономическая, нереволюционная забастовка. Для отдельного предпринимателя 8-часовой день объективно (в силу вещей) неосуществим, — разве что налицо есть какие-нибудь исключительно благоприятные обстоятельства. Так после 1905—1907 гг. иные крупные русские предприниматели в частных разговорах соглашались на 8-часовой день под условием дальнейшего увеличения таможенных пошлин: налогом на всех покупателей их товара они надеялись заткнуть ту дыру, которую образовал бы в их барышах 8-часовой рабочий день. Вообще же говоря, это такое понижение предпринимательской прибыли, что даже говорить о нем буржуа соглашается лишь под угрозой худшего; после октябрьской забастовки и декабрьских баррикад 1905 г. программа кадетской партии залепетала о 8-часовом рабочем дне «по возможности». Как будто есть возможность отнять у буржуа выжатый им из рабочего рубль иначе, как силой!