Русская история. В самом сжатом очерке

Земельная теснота была конечно создана недаром, — мы знаем, что крестьянское малоземелье было у нас необходимым условием существования крупного помещичьего землевладения. Раз у крестьян не было своей земли, они должны были снимать помещичью. Вот что об этом рассказывает тот же прокурор (Коваленский): «Съемочные цены в Константиноградском уезде с 1886 по 1900 г., т. е. за 14 лет, поднялись под яровой хлеб на 123%, под озимый — на 94%, в Полтавском уезде — на 32 и 38%. Особенно резкий подъем цен воспоследовал с 1897 г. При этом нужно заметить, что площадь отдаваемых в наем земель и по таким ценам с каждым годом суживается. В нынешнем урожайном 1902 г. арендные цены, как мне известно, возросли еще выше. Тяжесть положения крестьянского населения данной местности вырисовывается ярче, если принять во внимание то обстоятельство, что землевладельцы и арендаторы, преследуя экономические свои выгоды, отдают землю внаймы крестьянам преимущественно под уборку хлеба. В Константиноградском уезде за одну десятину полевой под хлеб требуется уборка, часто с возкой, по 2 десятины экономического хлеба, а в Полтавском уезде даже по 3 десятины. Выпасы для скота дают, но не всегда, и за тяжкие отработки в поле. В иных местах крестьяне вовсе не имеют где пасти, лишены коров или должны держать свой скот на привязи».

Все местное начальство единодушно подтверждало эту прокурорскую характеристику, прибавляя к ней еще более яркие черты. Уездный исправник говорил: «Между владельцами той местности (где началось восстание) существовало мнение, что чем дороже взять за наемные земли, тем лучше» (как будто бы где-нибудь в других местах такого мнения у помещиков не было). В имении некоего Павлова крестьянам «из сожаления» платили по 15 коп. в день — они шли на работу будто бы и за 5 коп. Здесь «от недоедания часть населения страдала болезнью, именуемой куриная слепота». Плата за труд вообще во всех тех местах была совершенно неимоверная. В Карловской экономии, — принадлежавшей, к слову сказать, одному из «Романовых», членов царской фамилии, — платили зимою мужчине по 20 коп. в день, а женщине — 15 коп. Но там повидимому рабочих все-таки кормили. У одного из соседних помещиков, Водяницкого, женщинам платили тоже не больше двугривенного, но на своих харчах... Как тут было не заболеть куриной слепотой!

И вот на эту беспросветную нищету и бесстыднейшую эксплоатацию, на эту земельную тесноту, при которой крестьяне не были обеспечены хлебом даже в хорошие годы (в Константиноградском уезде нехватало хлеба до нового урожая 75% всех хозяйств, в Полтавском — 54%), пал неурожай.

Неурожай — очень характерно — имел место только на крестьянских землях, — на помещичьих рожь уродилась даже лучше обыкновенного, пшеница и ячмень — почти так же, как всегда. Крестьяне же недобрали по ржи 14%, по озимой пшенице — 20%, по яровой — даже 24%, а по просу — 49% к среднему урожаю за последние 15 лет. Почему неурожай носил такой «классовый» характер, мы уже знаем. Восстание и началось с того, что «крестьяне нескольких селений Константиноградского уезда являлись в экономии (помещичьи) просить хлеба». Местами им давали, большею частью нет; тогда они начали забирать картофель и хлеб насильно. Там, где движение было лучше организовано, сами крестьяне строго следили, чтобы у помещиков «кроме зерновых, пищевых и кормивых продуктов» отнюдь ничего не брали. «Не по закону, нельзя», — говорили они: они имели наивность думать, что крестьянина царской России какой-то «закон» ограждал от голодной смерти!

Но было бы в высшей степени близоруко рассматривать все движение как голодный бунт. Для этого прежде всего оно было слишком хорошо организовано. У него был свой центр — деревня Лисичья, Константиноградского уезда, Полтавской губернии. Там был небольшой революционный кружок, правда, непосредственно с партийными организациями повидимому не связанный (или полиции не удалось установить этой связи; а среди пострадавших по этому делу есть и социал-демократы — искровцы, есть и социал-революционеры и украинские националисты), но довольно оформленный и, главное, приобревший прочное влияние на всю массу местного крестьянства. Через этот кружок последнее получало революционную литературу на русском и на украинском языках — может быть и не «пудами», как утверждали некоторые доносители, но во всяком случае и не отдельными случайными экземплярами. «Книжки», под каковым названием у крестьян разумелись одинаково и брошюры и прокламации, встречаются в свидетельских показаниях почти на каждом шагу.