Русская история. В самом сжатом очерке

Ввоз английских товаров не прекратился окончательно, — кто мог покупать дорогое, держался все-таки английского, — но сократился чрезвычайно. До пошлин 1822 г. Англия ввозила ежегодно в Россию на 3 млн. ф. ст., а в 1831 г. она ввезла меньше чем на 2 млн., притом почти ⅔ этого ввоза составляли не готовые товары, а пряжа, которая должна была пойти на изготовление материй внутри России русскими же фабриками, т. е. служила опять-таки для конкуренции с англичанами. Русская же промышленность, за стеной таможенных пошлин, росла чрезвычайно быстро. В 1824—1826 гг. в Россию ввозилось, в среднем, в год 1 212 т хлопка и 5 520 т хлопчатобумажной пряжи, а в 1848—1850 гг. — уже более 20 475 т хлопка, но пряжи зато лишь около 4 600 т. Это огромное увеличение ввоза хлопка рядом с уменьшением ввоза пряжи показывало, насколько возросла самостоятельность русской текстильной промышленности. Прежде русский ситцевый фабрикант не мог обойтись без английской пряжи, теперь в России появляются свои прядильные фабрики и растут с такой же быстротой, как раньше ткацкие. В 1843 г. в России было 40 таких фабрик, и на них работало до 350 тыс. веретен, а в 1853 г. веретен в ходу было уже до одного миллиона. К концу столетия (1891 г.) Россия по количеству веретен занимала уже первое место в Европе после Англии (в Англии 44 млн. веретен, в России — 6 млн., во Франции — немного более 5, в Германии — 5, в Австрии — 2 и т. д.).

Быстрый рост русской промышленности стал обгонять рост нашего внутреннего рынка. Так как у крепостного крестьянина барин отбирал все «лишнее», то этот крестьянин был в сущности нищим. Какой же это был покупатель? Покупателем произведений русских фабрик было главным образом городское население, но оно росло чрезвычайно туго благодаря тому же крепостному праву, привязывавшему крестьянина к деревне. Городское население России в XVIII в. составляло только 4% всего населения, в первой половине XIX в. — немного более 6%. Простым выходом было бы опять-таки освобождение крестьян. Избавленный от барской эксплоатации, располагая своим заработком, крестьянин сразу превращался в «покупателя», — история русской промышленности после 1861 г. это и доказала. Но помещики и торговый капитал не хотели еще расставаться со своей жертвой. Цены на хлеб в то время перестали подниматься, помещик и купец, глядя на высокую заработную плату тогдашнего русского рабочего (получавшего действительно больше, чем германский рабочий тех дней), боялись, что эта заработная плата чересчур уменьшит их барыши. Им и в голову не приходило, что высокая заработная плата в России — опять-таки результат того же крепостного права: большая часть наемных рабочих были отпущенные по оброку крепостные, и в их заработной плате, кроме денег на их собственное содержание, заключался еще оброк, который они должны были заплатить своему барину. Фабрикант был в этом случае умнее и расчетливее своих предшественников по эксплоатации трудящегося человека, умнее купца и помещика. Фабрикант не боялся вольнонаемного рабочего, несмотря на его дороговизну. Уже в 1825 г, половина рабочих на наших фабриках были вольнонаемные. В 30-х годах фабрикант стал освобождать на волю и своих крепостных работников, и в 40-х годах большая половина этих так называемых «посессионных» мастеровых стала свободна. Но помещик не мог расстаться со своими страхами, и нужно было, чтобы история прижала его к стене.

Пока существовало крепостное право, внутренний рынок расширяться не мог: оставалось искать внешних. Прежде многим казалось, что империя Николая I, «Николая Палкина», с ее огромной армией, казармами, шпицрутенами, рекрутчиной, преклонением перед военным мундиром, господством военщины везде и всюду, — что эта империя есть такая противоположность буржуазии, какую только можно придумать. На самом деле казарма была необходимым дополнением к фабрике: Николай Палкин «вооруженною рукою пролагал российской торговле новые пути на Востоке», по свидетельству государственного совета этого царя. Вот для чего вся Россия была затянута в военный мундир! И недаром Николай с одинаковым усердием устраивал смотры своим солдатам и мануфактурные выставки русских товаров, открывал кадетские корпуса и технологические институты, ездил на маневры и на Нижегородскую ярмарку. Сначала дело у него шло успешно: две его первых войны, с Персией и Турцией кончились победами и таким миром, который широко открывал границы этих обеих отсталых стран русским товарам. Персидским рынком удалось совсем овладеть: русский фабрикант там царил, русский червонец был ходячей монетой, русские торговые обычаи — образцом; иностранцы — англичане, немцы — на каждом шагу слышали: «так делают русские, так принято в торговле с Россией».