До сих пор мы изображали развитие народного хозяйства и государственных форм в России так, как если бы этот процесс шел совершенно гладко, не натыкаясь ни на какие препятствия, без сучка, без задоринки, что называется. Мы видели, что процесс этот все время шел к одной цели — эксплоатации крестьянина то на тот, то на иной манер, причем сначала эксплоатировал крестьянина, отнимая у него прибавочный продукт, помещик, потом помещик вместе с торговым капиталом, а потом они это стали делать в компании с промышленным капиталом, но оставляя себе все же львиную долю. Что же сам-то крестьянин равнодушно и безропотно переносил эту все возрастающую эксплоатацию? Или он шевелился время от времени, напоминая сидевшему на его спине, что он, крестьянин, тоже живой человек, а не деревянная скамейка, и что его крестьянская спина чувствует тяжесть?
Шевелился, и так сильно, что это внушало панический страх одним и надежды — не всегда основательные — другим. Из этих надежд вышла народническая революция, о которой мы расскажем в следующей главе. А эти страхи задерживали у нас буржуазную революцию, задерживали до той поры, пока не началось в России рабочее движение, вытравившее из русской буржуазии последние остатки революционности.