Русская история. В самом сжатом очерке

В первой части этой книжки мы видели, что попытки крестьянской массы сопротивляться надвигавшейся на нее бешеной эксплоатации, связанной с ростом товарного хозяйства, в начале XVII в., перед появлением Романовых («Смута»), и в конце его, перед выступлением Петра I (восстание Разина), обе кончились неудачей. После Разина ровно 100 лет не было в России большого крестьянского движения. Можно было подумать, что народ в отчаянии опустил руки. На самом деле сначала «Смута», а потом Северная война так разредили население, что на долю каждого крестьянина доставалось больше земли, чем раньше (перед «Смутой» например на каждый крестьянский двор проходилось 2,7 га, а 80 лет спустя — уже 10,9; число душ в каждом дворе, правда, тоже увеличилось, но значительно меньше, не более чем вдвое). Крестьянину благодаря этому было легче переносить эксплоатацию. Но как только, ко второй половине XVIII в., население опять сгустилось, появились признаки земельной тесноты (первая ревизия Петра I дала 5½ млн. душ мужского пола, а третья, сорок лет спустя, уже почти 7½ млн., несмотря на то, что она была гораздо менее строгой, на самом деле тогдашние статистики насчитывали до 8½ млн. душ), опять начинают вспыхивать крестьянские «волнения» и к 70-м годам XVIII в. разливаются в огромный пугачевский бунт.

Причиной была не одна земельная теснота, — она только делала положение напряженным до крайности во всей России, а местные причины крестьянской революции были другие: это видно уже из того, что вспыхнула она и всего упорнее держалась на восточной окраине России, на Урале и в Поволжьи, где как раз земельная теснота не могла быть главной бедой. Но тут нужно вспомнить, что это время, вторая половина XVIII в., было временем первого расцвета русской хлебной торговли. Русская пшеница уже просилась за море, Екатерина II уже вела войны с Турцией, чтобы открыть ей дорогу, а Поволжье и Приуралье — и теперь наиболее производящие, наиболее хлебные районы. Здесь аппетит помещика к прибавочному продукту был особенно острым, а крестьян здесь было еще сравнительно мало: от этого эксплоатация крестьянства в восточной России отличалась особенной свирепостью. Здесь барщина, в других местах бравшая у крестьянина 3—4 дня в неделю, доходила иногда до 6—7 дней. Если бы у крестьянина был и большой надел, — когда ему было на нем хозяйничать? Везде уже в тогдашней России раб, крестьянин был в этих местах рабом более чем где бы то ни было, напоминая негра американских плантаций или раба в древнем Риме, у которого ничего не было своего — все барское.

В таком положении было не только земледельческое население, но и крепостные мастеровые уральских горных заводов. Это особенно важно потому, что на уральских горнорабочих и горнозаводских крестьянах (последние должны были для заводов рубить лес, подвозить руду, рыть пруды и т. п.) держалась главная сила Пугачева. Этот последний, донской, казак по происхождению, смелый и ловкий агитатор, искусный военный предводитель, — хотя и неграмотный, — действовал сначала на Тереке (Северный Кавказ), где играл видную роль, потом попал на реку Урал (тогда называвшуюся Яиком) и застал тамошнее казачество в большом волнении. Яицкие казаки жили главным образом (как отчасти и теперь живут уральцы) рыбными промыслами. Они ловили рыбу, солили ее и отправляли в Россию. Но соль была казенной монополией, а соляной откуп захватила в руки казацкая «старшина». Казацкая масса была у своего начальства как в мертвой петле; не ограничиваясь соляной податью начальство облагало казаков еще разными, уже совершенно незаконными, поборами. Казаки восставали особенно против своих атаманов-эксплоататоров. Но на помощь атаманам являлись военные команды из Оренбурга, и казаки подвергались жестокому усмирению. Множество казаков было пересечено кнутом, сослано в каторгу, отдано в солдаты. Озлобление было страшное, и когда Пугачев объявил себя «чудесно спасшимся» Петром III, казаки стали к нему стекаться со всех сторон. Когда Пугачев спрашивал первых приехавших к нему, примут ли они его, ему в один голос отвечали: «Примем, батюшка, только вступись за нас и в наших от старшин обидах помоги, мы все вконец разорились от больших денежных поборов».