Русская канарейка. Голос

(Нет, ни в какой Лондон она не собиралась: слишком нервной была ее последняя тамошняя неделя; слишком быстро приходилось ей сматываться из паба через подсобные помещения; слишком хорошо она помнила суровое лицо Большой Берты, возникшей, как скала, в кухонной пристройке, где Айя набирала в ведерко кубики льда, и отрывистую немецкую речь, в которую Айя мучительно и обескураженно всматривалась… Слишком впечатлили ее пожелание Берты «никогда больше не возвращаться в этот дом!» и ее «Hau ab, M"adel!», «Девчонка, улепетывай!» — и жесткая рабочая рука, оставившая в ладони девушки пятьсот фунтов — огромные, между прочим, деньги для Большой Берты!

Нет, вот уж в Лондон Айя совсем не собиралась…)

Леон вытащил из банкомата тысячу долларов по сотне, свернул трубочкой и молча запихнул ей в карман джинсов. Она поймала его руку в своем кармане, прижала к паху, что обожгло его, напомнив о минувшей ночи. (О минувшей ночи он думал каждое мгновение, все неотвязней, все заполошней, чувствуя холодок внизу живота, как бывало в детстве перед выходом на сцену.)

— Зачем, зачем?.. — твердила она, пытаясь всучить ему деньги. — Я и так тебя разорила!

— Не пори чепухи, — сказал он мрачно. — У меня навалом денег. Я их горы напел.

И она благодарно рассмеялась своим медленным хрипловатым смехом:

— Тогда — гуляю!

В ней ни капли этих условных светских рефлексов, подумал он (Николь, наследница гигантского состояния, за любой подарок непременно чмокала в щеку). И с удивлением отметил, что эта вообще не слишком щедра на — как это Барышня называла? — «зализы бакенбардов». А на людях так вообще очень сдержанна.

До выхода на посадку ей оставалось часа полтора, и она оживленно повторяла: «У нас куча времени!» В толкотне аэропорта она еще больше замедлилась, вообще не спускала глаз с его губ, чуть забегая вперед, когда шли рядом. Видимо, прикосновения помогают ей слышать собеседника только в спокойной обстановке, догадался он; господи, как же она работала в этих самых барах, где дымная пелена, толкотня у стойки и каждый требует своего напитка? Как она работала в венском кафе, плохо понимая немецкий? И вообще, чего стоят ей эти постоянные усилия быть как все, сколько мужества, сколько силы ей требуется, чтобы…

Надо скоренько посадить ее в самолет, оборвал он себя, слышишь, ты, говнюк? — тебе надо избавиться от нее во что бы то ни стало, не то у тебя неизбежно возникнет второй «синдром Владки», а тебе, с твоей жизнью, не хватало только ответственности за еще одного трудного ребенка.

— Правда, слушай, у нас еще куча времени!

— Ну, тогда пойдем, Вечный Жид, покормим тебя перед дорогой…

Он завел ее в кафе, усадил за столик и отлучился в туалет.

Когда вернулся и не увидел ее там, где оставил, — испугался так, как в жизни не пугался, даже в самые страшные моменты своей, мягко говоря, не кабинетной карьеры. У него просто свело живот от страха — забавная реакция человека, собирающегося избавиться от случайной девицы, с которой провел единственную, хотя и — да! — восхитительную ночь.

Вдруг увидел ее возле стеклянной витрины-этажерки в углу зала, вернее, себя увидел: джинсы, майку, бритую голову. Она выбирала десерт. И вновь накатило жутковатое чувство: будто он должен куда-то отправить самого себя, проститься с самим собой, от себя — отречься.

— Я заказала тебе «Апфельштрудель», правильно?

Он стоял и смотрел на нее во все глаза.

— …потому что ты заказал его в Вене. Я видела, помню…

Потому что я заказал его в Вене, да… Вот кто стал бы моим идеальным агентом: невероятная наблюдательность, великолепная визуальная память, отличные мозги, умение читать по губам…

Никогда, ни за что в жизни! Лучше услать ее на Северный полюс, пусть пингвинов там фотографирует. Пусть борется с дохлым удавом.

— А себе взяла фруктовое мороженое…

Она села за стол, вытащила из рюкзака свой ноутбук, обстоятельно устроилась…

В этом кафе на отшибе аэропорта было спокойнее, чем всюду, и довольно малолюдно.