Русская княжна Мария

- Ты видишь теперь, - закончив свой рассказ, сказал Вацлав, - что дело важное. Не стану говорить, что от этого зависит судьба России; но все-таки зависит многое, и ты не можешь этого не понимать. Я несказанно рад встретить тебя. То, что я намеревался сделать в одиночку, будет много легче осуществить с нашими гусарами. Скажи теперь, что ты решил. Если ты согласен помочь, я твой должник до гроба, если нет, позволь мне идти дальше и сделать все самому или погибнуть, как погиб мой кузен.

При упоминании о кузене Синцов поморщился: он очень сомневался в том, что пан Кшиштоф погиб или был хотя бы оцарапан. Хитрый поляк наверняка бросил мальчишку на произвол судьбы, предоставив лесным разбойникам довершить то, в чем потерпел неудачу Синцов. Поручик мысленно проклинал ту минуту, когда встретился с паном Кшиштофом и дал впутать себя в грязную историю. Фантастический рассказ корнета был, несомненно, правдив. Если бы Огинский лгал, он наверняка сочинил бы что-нибудь более простое и убедительное.

К тому же, существовала еще икона. Синцову были известны слухи о том, что чудотворную икону святого Георгия собирались доставить к войскам для торжественного молебствия, знал он и то, что икона так и не была доставлена. То обстоятельство, что вокруг иконы все время почему-то вертелся Кшиштоф Огинский, насторожило поручика. Хотя его знакомство с кузеном корнета было совсем кратким, он успел узнать хитрого поляка достаточно, чтобы не верить в его благородные побуждения. Рискуя своей шкурой, пан Кшиштоф явно преследовал какие-то собственные интересы, не имевшие ничего общего с тем, о чем он говорил своему легковерному кузену. Синцов, как и всякий, кто в минуту слабости совершил подлый поступок, был поставлен перед трудным выбором: либо продолжать двигаться по линии наименьшего сопротивления, переходя от малых подлостей к большим, либо попытаться исправить то, что уже было совершено.

Выбор и в самом деле был труден. Продолжать действовать на стороне пана Кшиштофа означало, как смутно начинал догадываться Синцов, в конечном итоге перейти на службу к французам. Это была та последняя черта подлости, которую гусарский поручик Синцов не согласился бы перейти ни за какие деньги. Он понимал уже, как далеко завели его денежные затруднения и глупая, ничем не оправданная неприязнь к молодому Огинскому, и был бы несказанно рад сделать так, чтобы его сговора с паном Кшиштофом не было вовсе. Но вернуть прошлое не представлялось возможным, его можно было только надежно похоронить - разумеется, вместе с паном Кшиштофом.

- О-ох-х, Огинский, - не сдержавшись, тяжко вздохнул он, - провалиться бы тебе вместе с твоим кузеном! Сколько от вас хлопот... Так ты говоришь, уланы?

- Шестой полк улан, - подтвердил Вацлав, пропустив мимо ушей пожелание поручика. - Так ты готов помочь?

- Ах, чтоб тебя! Я хотел бы помочь, но понимаешь ли ты, о чем толкуешь? У меня неполных четыре десятка сабель, а ты говоришь о нападении на полк улан! Как ты себе это представляешь?

- Ваше благородие, - послышался вдруг от двери почтительно приглушенный бас, - ваше благородие, дозвольте слово молвить!

Гусары повернули головы в сторону входа и увидели обрамленную пожухлыми листьями бородатую физиономию Воробья. Казак стоял в неловкой позе, согнувшись в три погибели в низком дверном проеме, и комкал в огромных коричневых ручищах свою шапку. Его широкое лицо имело виноватое и просительное выражение, но черные, как угольки, глаза хитро посверкивали из-под остриженных скобкой волос.

- Ну вот, - обращаясь к Огинскому, недовольно проворчал Синцов, изволишь видеть - дисциплинка! Мало того, что он без спросу лезет в разговор, так ведь наверняка еще и подслушивал!

- Не велите казнить, ваше благородие, - с очевидно притворным смирением промолвил казак. - Подслушивал, верно, однако ж, не по своей воле. Стенки тут, сами знаете... Разговор ваш, считай, половина лагеря слышала. Меня народ послал, дозвольте слово молвить!

- Полюбуйся на него, - по-прежнему обращаясь к Вацлаву, с отвращением сказал Синцов. - Твоя работа, гордись! Не успел ты появиться в лагере, как у нас уже само собой образовалось новгородское вече. Депутации шлют, так их и разэдак! Расстреляю негодяев!

- Воля ваша, барин, - явно решив пуститься во все тяжкие, сказал казак, которого никто ни о чем не спрашивал. - Можете расстрелять, только дозвольте сперва слово молвить.

- Нет, ну ты погляди! - возмущенно воскликнул Синцов. - Что делают, что вытворяют! Ну, - повернувшись к Воробью и грозно насупив брови, отрывисто бросил он, - говори, с чем пришел! Только знай: коли станешь вздор молоть, расстреляю! Как бог свят, расстреляю!

- Воля ваша, - старательно пряча в усах хитрую ухмылку, с прежним смирением повторил казак, - а только мне народом велено сказать, что за такое дело мы живота не пожалеем. Это дело святое, богоугодное. Господь нас на него благословит и помощью своей не оставит, а с ним мы не то что полк дивизию в капусту искрошим!