Русская княжна Мария

- Какой же ты свой, - с неуместной укоризной, как нашалившему ребенку, сказал, всмотревшись в него, Нехода, - когда на тебе мундир французский! Гляди ты, - обратился он к своему товарищу, который с неодобрением разглядывал пленника, - лягушатник, а как по-нашему балакать наловчился! Может, возьмем все-таки?

- Их благородие недовольны будут, - с сомнением отвечал казак.

- Братцы, - вмешался в их беседу Вацлав, - да вы что! Я свой, N-ского гусарского полка корнет Огинский! Я от полка отстал, ранен был! Вот, видите? - и он показал казакам забинтованную голову.

- N-ского полка, говоришь? - с каким-то удивлением переспросил Нехода. - Вот ведь закавыка! Так возьмем, что ль? - снова обратился он ко второму казаку. - А ну, как и правда свой? Неохота грех-то на душу брать. Пущай их благородие сами разбираются.

- И то верно, - согласился второй казак. - Ну, свой, - сказал он Вацлаву, - полезай ко мне сзади. Только саблюку отдай и пистоль, ежели есть. А то кто тебя знает, - туманно добавил он.

Вацлав безропотно сдал оружие и с некоторым трудом взгромоздился на круп казачьей лошади. Обхватив казака руками, он обессиленно привалился к его широкой, пахнущей пылью и конским потом, обтянутой синим сукном спине и закрыл глаза. Лошадь пошла ровным шагом. Судя по шороху и треску ветвей, казаки ехали лесом, ориентируясь в нем так свободно, как будто дело происходило днем. Лишь изредка они беззлобно ругались, когда какая-нибудь ветка хлестала одного из них по лицу.

- Мальчонка совсем, - говорили они о Вацлаве так, словно его здесь вовсе не было, - а туда же - воевать. Ишь, притомился...

Вскоре они спустились в неглубокий, но просторный, густо заросший по краям кустами и деревьями овраг, по дну которого, тихо журча, струился невидимый в предутреннем полумраке ручеек. От ручья поднимался серый туман, сквозь который таинственно и расплывчато мерцали угли догоравшего костра. Из кустов их негромко окликнули, и Нехода назвал пароль: "Кремень". Возле костра, сонно почесываясь, бродила какая-то фигура с ведром. Где-то рядом постукивали копытами и фыркали невидимые лошади, и Вацлав заметил в беспорядке разбросанные среди кустов сплетенные из веток убогие шалаши. Потом в глаза ему бросились составленные в пирамиду ружья, возле которых, надвинув до бровей кивер и зябко ежась от утреннего холодка, прохаживался еще один часовой в гусарском ментике. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что это какой-то воинский отряд, но что это за отряд и, главное, каким образом он оказался в глубоком тылу французской армии, понять было решительно невозможно.

Казаки спешились и помогли Вацлаву спуститься на землю. Ноги у него сами собой подогнулись, и он сел, мысленно проклиная свою слабость.

- Притомился, - со сдержанным сочувствием повторил Нехода.

Его товарищ о чем-то тихо переговорил с часовым-гусаром и, согнувшись, нырнул в ближайший шалаш. Оттуда послышался осторожный шум, какой бывает, когда кого-нибудь осторожно трясут за плечо, пытаясь разбудить.

- Ваше благородие, - монотонно повторял в шалаше казак, - ваше благородие, извольте проснуться... Ваше благородие...

- Ну, что, что такое? - ответил ему недовольный и, как показалось Вацлаву, смутно знакомьте голос. - Чего тебе, Воробей?

- Француза привели, ваше благородие, - сказал казак.

- Ну, так отведите в сторонку и шлепните, чего же меня-то будить? Я ведь, кажется, ясно сказал: не брать.

- Виноват, ваше благородие, а только он по-нашему лопочет и говорит, что N-ского гусарского полка офицер. Мундирчик-то на нем французский, а там леший его знает...

- Какого полка?! N-ского? Ну-ка, ну-ка, подавай его сюда, поглядим, что это за птица!

В шалаше затеплился оранжевый огонь свечи. Казак по прозвищу Воробей, все так же, согнувшись, выбрался из шалаша и махнул рукой Вацлаву.

- Заходи.

Вацлав пригнулся и нырнул в шалаш.

- Садитесь, - сказал ему насмешливый голос. Он присел на кучу веток, лежавшую у стены, поднял голову и остолбенел: перед ним на земляной кушетке, привстав на локте и подперев взлохмаченную со сна голову ладонью, полулежал Синцов.

- Ну-с, господин хороший, - продолжая говорить в том же насмешливом тоне, сказал Синцов, - так какого, вы говорите...

Он осекся на полуслове и застыл с разинутым ртом, разглядев, наконец, своего собеседника, которого считал несомненно мертвым.

- Ба, - сказал он наконец, - вот это важно! Что же это, белая горячка у меня, или трубы Страшного Суда вострубили, а я проспал? Огинский, да ты ли это?

- Я, - сдержанно ответил Вацлав.

Он не вполне понимал, как себя вести. С одной стороны, встретить своих и быть без лишних проволочек и разбирательств узнанным и признанным за своего было, несомненно, хорошо и даже превосходно. С другой стороны, Вацлав не забыл о дуэли и о своих натянутых отношениях с Синцовым. Сам он готов был с радостью забыть обо всех разногласиях, но вот как посмотрит на это поручик?