Русская книга о Марке Шагале. Том 1

Я лично с Перецем не был знаком. И лишь когда некий издатель (забыл, как его звали) попросил меня сделать несколько иллюстраций к сказке Переца «Волшебник»²⁶, лишь тогда я начал читать Переца. И был удивлен. Вам знакомо такое чувство, когда долго идешь по улице, сворачиваешь за угол, а там, за забором, еврейская луна над черным горизонтом – прыгает с небес прямо к твоим ногам.

Именно так всплывали с маленьких белых страниц бедные и в то же время роскошные еврейские образы и фигуры. Все это было так просто и так ново. Скромная, почти без акцентирования, благородная техника, штрихи, отточенные на протяжении многих поколений, уже одно это делает его искусство национальным, независимо от содержания. Все это живет в нас, с детства будоражит наше воображение – все эти мелодии, дни Шабата, пятничные свечи, бархатные шапочки, первая любовь, пейзажи, напоенные псалмами, последние звуки молитвы усталого кантора и евреи, евреи на земле и на небе.

Я вспоминаю прогулки вдоль берега реки. Идешь мимо лесопилки и фабрики, потом по мосту на другой берег – и замедляешь шаг возле дерева, что растет на краю кладбища. Перец нашептывал мне из-под земли. Парил в облаках у меня над головой. Шуршал листвой над крошечными домиками-надгробиями, где были разбросаны крошечные клочки его сказок – разномастные клочки бумаги, покрытые неразборчивыми письменами. Заброшенный, холмистый, безлюдный участок – ну чем не место для его пьесы «Ночью на старом рынке»?²⁷

И.-Л. Перец. Открытка начала ХХ в.

Сказка И.-Л. Переца «Волшебник» (Вильно, 1917). Концовка по рисунку Марка Шагала

Я не успокоюсь, пока не проиллюстрирую весь сборник его «Сказок в народном духе». Мечта!

Я очень извиняюсь, дорогие коллеги, что в годовщину его смерти²⁸ я не смогу постоять где-нибудь в уголке в синагоге, пока евреи будут поминать Переца. В такие минуты вся твоя жизнь, все, что ты сделал, проносится перед мысленным взором… А впереди – еще неизведанное. И невольно думаешь: пускай наш век – «жестокий и железный», зато теперь мы заново открыли Переца и Шолом-Алейхема. Они первыми возложили на вас руки и благословили вас – новое поколение идишских поэтов и писателей.

Шагал М. Как я познакомился с Перецем // Литерарише блетэр [Литературные страницы] (Варшава). 1925. № 49–50 (идиш).

Перепечат.: Harschav 2003. P. 41–43 (пер. на англ.); Шагал об искусстве и культуре 2009. С. 77–80.

Печат. по: Шагал об искусстве и культуре 2009.

11. Памяти М.М. Винавера

Не удивляйтесь, что на время, отложив кисти, берусь за перо – писать о Максиме Моисеевиче Винавере.

Не думайте, что к нему имели касательство одни политики и общественные деятели.

С большой грустью скажу сегодня, что с ним умер и мой близкий, почти отец.

Всматривались ли вы в его переливчатые глаза, его ресницы, ритмично опускавшиеся и подымавшиеся, в его тонкий разрез губ, светло-каштановый цвет его бороды 15 лет тому назад, овал лица, которого, увы, я из-за моего стеснения, так и не успел нарисовать.

И хоть разница между моим отцом и им была та, что отец лишь в синагогу ходил, а Винавер был избранником народа – они все же были несколько похожи друг на друга. Отец меня родил, а Винавер сделал художником. Без него я, верно, был бы фотографом в Витебске, и о Париже не имел бы понятия.

В 1907 г., я, 19-летний, розовый и курчавый, уехал навсегда из дома, чтобы стать художником. Вечером, перед отходом поезда, отец впервые спрашивает меня, чем это я думаю заняться, куда я еду, зачем? Отец, которого недавно раздавил единственный автомобиль в Витебске²⁹, был святой еврей. У него обильно в синагоге лились слезы из глаз – и он оставлял меня в покое, если я с молитвенником в руках глядел в окно… Сквозь шум молитв мне небо казалось синее. Отдыхают дома в пространстве, и каждый прохожий отчетливо виден. – Отец набрал из всех своих карманов 27 рубл[ей] и, держа их в руке, говорит: что же, поезжай себе, если хочешь, но только одно я тебе скажу – денег я не имею (сам видишь) – вот это все, что я собрал и посылать больше нечего. Не надейся.

C.-Петербург. Дом, в котором находилась редакция журнала «Восход» (Захарьевская ул., 25). Фото О. Лейкинда

Я уехал в Петербург. Ни права жительства, ни угла, ни койки… Капитал на исходе.

Не раз я глядел с завистью на горевшую керосиновую лампу. Вот, думаю, горит себе лампа свободно на столе и в комнате, пьет керосин, а я?… Едва, едва сижу на стуле, на кончике стула. Стул этот не мой. Стул без комнаты. Свободно сидеть не могу. Я хотел есть. Думал о посылке с колбасой, полученной товарищем. Колбаса и хлеб мне вообще мерещились долгие годы.

И рисовать хотелось безумные картины. Сидят где-то там и ждут меня зеленые евреи, мужики в банях, евреи красные, хорошие и умные, с палками, с мешками на улицах, в домах и даже на крышах. Ждут меня, я их жду, ждем друг друга.

Но вдруг на улице городовые, у ворот дворники, в участке паспортисты.