Русская книга о Марке Шагале. Том 1

Живу я 38 лет, и ни у одного художника не видел я ателье, где столько атмосферы искусства. Его ателье переполнено картинами от пола до потолка. На полу лежат также горки бумаг и полотен. Свободен потолок. На потолке паутина и полная свобода. Люди еще пока не пользуются потолками. Вот почему я на нарисованных потолках охотно сажаю людей… пусть посидят. Вам не нужно выйти в поле, не нужно ни за город ходить, ни обращать внимания на людей, ни ходить в театр, в синагогу. Все это здесь, все это жалуется и вздыхает с пэновских стен ежедневно, ежечасно, по субботам и по праздникам, днем и ночью… Кое-где между картинами вкраплены школьные, гипсовые, греческие головы, – руки, ноги, орнаменты. Белые предметы покрыты пылью. Сморкаясь, мы, ученики, поглядывали то на гипс, то на бумагу.

А сам художник? Бездарен я, если не смогу вам показать, как выглядит он. Пусть он короток – от этого его фигура только интимнее. Свисают к ногам углами концы пиджака. Двигаются направо, налево, вниз, и с ними вместе его часовая цепочка.

Бородка светлая – остра, подвижна и быстро чертит то грусть, то привет: «А гут морген»[12].

Ни одна красивая барышня города не достигала двадцатой весны без того, чтоб Пэн не пригласил ее позировать, – как ей угодно. Если возможно до грудей, – тем лучше.

Витебск. Гоголевская улица (справа – дом, в котором с 1910 находились мастерская и школа Ю.М. Пэна). Открытка начала ХХ в.

Объявление об открытии Школы рисования и живописи Ю.М. Пэна в газете «Витебские губернские ведомости» (1898. 17 сентября)

Выходит Пен на балкон, – у него прямо рука заболевала от поклонов.

Если я обо всем этом пишу, – это потому, что, когда сидел у него в ателье, у меня было много свободного времени. Я все замечал. Описывать картины Пэна я не могу. Картины Пэна я в детстве слышал, нюхал, трогал. Я их не вижу издали. Вот почему я плохой критик, и слава Богу. Впрочем, вам нравится одно, а мне другое. Все дело вкуса.

Уж 20 лет, как я оставил Пэна. Судьба забросила меня далеко от моих родных развалин. Но всю свою жизнь, как бы ни было разно наше искусство, я помню его дрожащую фигуру. Он живет в моей памяти, как отец. И часто, когда я думаю о пустынных улицах города, он то тут, то там… И я не могу не просить вас: запомнить его имя³⁶.

Шагал М. Мои первые учителя. Пен // Рассвет (Париж). 1927. № 4. 30 января. С. 6–7.

Перепечат.: Рывкин, Шульман 1994. С. 34–36; Le Foll 2002. P. 252–253 (пер. на фр., в сокр.); Бюллетень Музея Марка Шагала. 2003. № 2 (10). С. 22–23; Ле Фоль 2007. С. 229–230; Шагал. Мой мир 2009. С. 125–127; Пэн 2017. С. 126–129.

13. Ж. Генне. Интервью с Марком Шагалом

М.Ш. Я родился в 1887 году в Витебске, в бедной (полукрестьянской, полурабочей) семье. У моего отца были голубые глаза и мозолистые руки. Он работал и молился. Молился и молчал.

Я тоже молчал. И думал о своем будущем. Неужели мне придется всю жизнь просидеть в этих четырех стенах? Или таскать тяжеленные бочки? Я глядел на свои руки. Они были слишком красивы… Я мечтал о какой-нибудь негрубой работе, профессии, которая не мешала бы смотреть на звезды и помогла найти смысл жизни. Вот что мне было нужно. Но в наших краях и слов-то таких не знали: «искусство», «художник». Однажды, по чистой случайности, ко мне зашел мой приятель, живший в центре города. Увидев мои рисунки, он воскликнул: «Ого! Да ты же настоящий художник!» – «Что такое художник?» – спросил я. Но мало-помалу я начал двигаться в этом направлении…

В девятнадцать лет я без копейки денег сбежал в Петербург. Пошел учиться. Недоедал, так что время от времени падал в голодные обмороки прямо на улице. Но по крайней мере, можно было наслаждаться разглядыванием ресторанных меню в витринах.

Потом я поступил в Академию художеств³⁷, откуда, впрочем, сразу же вылетел. Академии во всех странах одинаковы, верно? Вскоре после этого меня представили Льву Баксту. Он был первым, кто заговорил со мной о Париже, Сезанне, Гогене, Ван Гоге. Даже предложил взять меня с собой в Париж помощником декоратора на Русские сезоны. Но я отказался. В 1910 году³⁸ я уехал в Париж один – на Монпарнас, в «Улей».

Ж.Г. Расскажите о ваших первых впечатлениях от парижских музеев.

М.Ш. В Лувре я обошел все залы. Один. Без всякой системы и без экскурсовода. Посмотрел итальянцев, голландцев. Но все равно чего-то не хватало. И вот, выйдя из большой галереи, я попал в зал французской живописи. И был потрясен! Делакруа, Курбе, Мане! Это было настоящее откровение.

Ж.Г. Делакруа привлек вас грандиозностью тем, экспрессией?