Русская книга о Марке Шагале. Том 1

И, скитаясь по улицам, я у дверей ресторанов читал меню, как стихи: что сегодня дают, и сколько стоит блюдо.

М.М. Винавер. Открытка начала ХХ в.

В это время я был представлен Винаверу. Он меня поселил около себя, на Захарьевской, в помещении редакции журнала «Восход»³⁰. Винавер, вместе с [М.].Г.[10] Сыркиным и Л.А. Севом думали: может быть, я стану вторым Антокольским.

Каждый день, на лестнице, мне улыбался Максим Моисеевич и спрашивал: «ну, как?»

Комната редакции была переполнена моими картинами, рисунками. Это была не редакция, а мое ателье. Мысли мои об искусстве сливались с голосами заседавших в редакции Слиозберга, Сева, Гольдберга, Гольдштейна, Познера³¹ и др[угих]. По окончании заседания многие проходили через мое ателье и я прятался за горы журналов «Восхода», занимавшие полкомнаты.

У Винавера была небольшая коллекция картин. У него висели, между прочим, две картины Левитана.

Он первый в моей жизни приобрел мои две картины – голову еврея и свадьбу.

Знаменитый адвокат, депутат, и все же, любит он бедных евреев, спускающихся с невестой, женихом и музыкантами с горки на картине моей³².

Однажды, запыхавшись, прибежал ко мне в редакцию-ателье и говорит: «Соберите скорее ваши лучшие работы и подымитесь ко мне наверх. Коллекционер Коровин, увидев у меня ваши работы, заинтересовался вами».

Я от волнения, что сам Винавер прибежал ко мне, ничего «лучшего» собрать не мог… В день Пасхи к ужину, однажды, я был приглашен. Отражение горящих свечей и пар, блистала темная охра с рефлексами – цвет Винавера. Роза Георгиевна, улыбаясь и распоряжаясь, казалось, сходила с какой-то стенной росписи Веронеза.

Сверкал этот ужин, этот вечер в ожидании Ильи Пророка.

В 1910 г.³³ Винавер отправил меня в Париж, назначив мне стипендию.

…Я работал в Париже, я с ума сходил, смотрел на Тур Эйфель, блуждал по Лувру и по бульварам. По ночам писал картины – коровы розовые, летящие головы. Синело небо, зеленели краски, полотна удлинялись и скрючивались и отсылались в Салон. Смеялись, ругали. Краснел, розовел, бледнел, ничего не понимал… Он приезжал в Париж, меня разыскивал, улыбался и спрашивал: «ну, как?» Я боялся показывать ему мои картины – может, ему не понравится. Ведь он же говорил, будто в искусстве не знаток. Но не понимающие – мои любимые критики. Надо ли мне говорить, что самая жизнь Винавера – искусство?

Недавно, в Париже, на свадьбе его сына³⁴, куда я явился уже со своей семьей, он хлопал меня по плечу, говоря: «оправдали, оправдали вы мои надежды», и я вторично был счастлив, как когда-то, 19 лет назад, когда он приютил меня в редакции «Восхода» и отправил после в Париж, без которого я был бы обыкновенным зеленым евреем.

Вдали от Парижа я узнал, что Винавер умер³⁵. Слетел орел в эти годы с гор и тихо лишь вдали наблюдал. Изредка нам слышалась его мерная речь.

Шлю вам, дорогой Максим Моисеевич, цветы, нарисованные на полотне, цветы благодарности.

Молите Всесильного вашим мужественным голосом за всех нас. Он вас услышит.

Шагал М. Памяти М.М. Винавера // Рассвет (Париж). 1926. № 43. 24 октября. С. 11.

Перепечат.: Бюллетень Музея Марка Шагала. 2003. № 2 (10). С. 21–22; Harshav 2004. P. 194–197 (пер. на англ.); Лехаим (М.). 2006. № 2. С. 47–48; Шагаловский ежегодник 2008. С. 113–115; Шагал. Мой мир 2009. С. 134–137.

12. Мои первые учителя. Пэн

Пэн – мой первый учитель. Живет все время в Витебске. Витебск живет и Пэн постоянно живет в нем. Если я чему-либо завидую, если я грущу о чем-либо, – так это о том, что Пэн всегда живет в Витебске, а я всегда, всегда в Парижах… Не понимает он меня, когда мои письма к нему переполнены вопросами: «Как поживают мои заборы, заборы и заборы»?

Я узнал о Пэне в тот момент, когда с площадки трамвая, катившегося вниз и замедленно подымавшегося в гору Соборной площади, мне мелькнул кусок белой надписи на синем фоне: «…школа живописи Пэна».

– Ах, – подумал я в отдалении, – интеллигентный же город наш, город Витебск. Я решил познакомиться с вывеской поближе.

Оказывается – большая, синяя жестяная вывеска, какие висят на лавках. В самом деле, – в нашем городе маленькие визитные карточки, дощечки на дверях, не имеют никакого значения, никто не обращает внимания…

«Булочная и кондитерская Гуревича», «Табак, разные табаки», «Овощная и зеленая лавка», «Аршавский портной», «Школа живописи и рисования художника Пэна» – все это выглядит снаружи, как «а штыкель гешефт»[11].

Нездешним миром показалась мне эта вывеска. Ее синий цвет, как синий цвет неба. Дрожит она от солнца и дождя. Впрочем, эта вывеска растаяла ныне так же, как все снега прошедших годов, и я не настаиваю ни на чем…

Слыхали ли вы о Пэне, о моем первом учителе, о художнике, о труженике, живущем вечно на Гоголевской улице?

Ю.М. Пэн. 1905