Русская колыбельная

– Юридически такая возможность есть, я уточнял. И это то, чего я достоин. Я признаю свою вину, – уверенно проговорил Аурей. – Признаю свой грех. Я должен умереть.

Ничего не ответив, Альберт сдёрнул со своих висков присоски и поднялся.

– Уже всё? – спросил Аурей.

– Для первого сеанса вполне достаточно.

Сухо улыбнувшись, Альберт подошёл к Аурею, и, занятый рутиной, думал лишь о том, что, как врач, хочет узнать, хочет понять его. Отговорить страстного желания умереть.

Помочь.

Даже выжатый и почти обессиленный пропущенными через себя эмоциями и чувствами убийцы, Альберт знал, что хочет помочь своему пациенту.

Он примотал провода к положенным для этого частям машины и, взяв папку, сделал шаг к двери, когда его остановил голос Аурея.

– У вас не выйдет, доктор. Правда не выйдет.

– Не… выйдет что? – от неожиданности Альберт закашлялся на «не», но потом взял себя в руки.

– Не выйдет. Но я правда очень ценю. И… знаете, что? Хотите знать, что это?

– Что «это»? – голова у Альберта закружилась.

– Это. Знаете, что? – Аурей улыбнулся, но его глаза наполнились грустью. – То, что вы ощутили, почувствовали. Это беспомощность, доктор.

– Беспомощность… – повторил Альберт, и всё в его голове сошлось.

Он ощутил, что только что произнёс в слух причину того, что так терзало его во время поездок домой и на работу.

Беспомощность. Так просто, как можно не понять самому? Пока он шёл к Пилипчику, сердце билось особенно гулко, а в ушах шумело. Адкинс, он что… знает? Он – знает?

Конечно, как врач эмпатирует пациента, так и пациент тоже чувствует, эмпатирует врача. Но чтобы настолько? Первый раз за весь за все годы работы, пусть опыт и не самый большой, Альберт ощутил, что сеанс эмпатологии проводили скорее с ним, чем он сам. И эти ощущения были неприятны настолько, что выводили, выбивали из себя.

Поэтому он не меньше минуты стоял перед дверью в кабинет Пилипчика, выбитый из колеи. По его спине пот бежал почти что струёй, сердце часто колотилось, а коленки слегка подрагивали. Нельзя, чтобы Пилипчик видел его таким.

Альберт глубоко и часто задышал, успокаиваясь, и удалось ему это далеко не сразу.

Только после этого он постучал в дверь.

– Да-да…

Пилипчик ел сендвич, но сразу же убрал его в ящик стола, когда Альберт вошёл.

– Закончил? Рассказывай.

Что сказать? Как сказать?

– Это было сложно, – уклончиво ответил Альберт, крепко сжав папку в руках, вцепившись в неё пальцами. – Эмпатология убийцы – это тяжело.

– А ты думал, я шучу? Хах, – хмыкнул Пилипчик и откинулся на кресло. – А в остальном?

– Я не могу так сразу сказать…

– Горовиц, не мямли.

Альберт пытался говорить так, чтобы директор ничего не заподозрил.

– За неделю я закончу, – осторожно сказал он. – Это сложно, но я справлюсь.

– Справишься, значит…

– Случай сложный, – повторил Альберт, и это уже далось ему легче, потому что он говорил правду. – Но я справлюсь. Я чувствую, что это вызов для меня. Я обязан справиться.

– Уж справься, Горовиц, – внушительно произнёс Пилипчик. – Найди причину для того, чтобы Адкинс остался здесь до следующего квартала, а там уже я разберусь сам. Не подведи меня.

Альберт не нашёлся, что ответить, и просто кивнул.

5

Альберта слегка потряхивало до конца рабочего дня и всю дорогу домой, пару раз он основательно снижал скорость и парковался, чтобы перевести дух. Первый раз в жизни его настигло это странное состояние.

Его прочитали. Его прочувствовали. Не он, хотя и он тоже, но не до конца – если пациент прочувствовал тебя, а ты его нет, то, считай, ты не справился.

Почти. Лишь это немного успокаивало. Давало возможность держаться, ехать дальше.

Альберт еле-еле подавил желание броситься прямо в объятия жены, войдя домой.

– Ты чего? – даже несмотря на то, что он старался вести себя естественно, Лин сразу заметила, что что-то не так. – Поссорился с кем? Что случилось?

Поначалу Альберт хотел отмахнуться, сказать, что устал на работе, или выдумать что-то ещё, но едва только он посмотрел на жену, то на глаза его сразу навернулись слёзы.

– Лин, я… – он кинулся к ней не разувшись, сбросив пальто на пол. – Лин, я облажался! Как же я облажался! – обняв жену, Альберт ткнулся ей в шею.

– Тихо… тихо… Погоди, дай плиту отключу. Да отпусти ты, чтоб тебя!

В Альберте вспыхнула обида, но только на мгновение. Лин ушла на кухню и вернулась почти тут же, держа в одной руке пачку сигарет, а в другой зажигалку.

– Думаю, окно можно не открывать. Давай, рассказывай.

Он долго не мог понять, с чего ему начать, и даже крепкий табак любимых сигарет Лин не особо помогал – только в голове зашумело и кончики пальцев закололо, будто иголочками. Каждый раз, открыв рот, Альберт тут же говорил что-то не то и замолкал.

Лин терпеливо ждала.

Это и помогло Альберту. В конце концов он ухватил мысль за хвост, понял, успокоился.

– В общем, я провёл сеанс.

Он рассказывал так подробно, как только мог. Если бы повод был сколь угодно другим, менее серьёзным, Лин бы уже недовольно сморщила нос и отщёлкнула в него докуренную сигарету, добавив к этому что-то типа: «Очень мне интересна эта чушь, держи в курсе!».