Русская колыбельная

– Так может дадите совет, как разобраться с этой беспомощностью? Что делать? Как вы это пережили?

Альберт хотел, чтобы Зильберман ответил ему, но тот, помолчав немного, отпустил его рукав.

Дверь хлопнула. Джип моргнул поворотником и тронулся вперёд, обдав Альберта лёгким запахом озона.

Альберт думал лишь о том, что Зильберман прав. И это плохо. На работе – плохо. Дома ещё хуже.

Альберт признался себе, что изменить суть вещей он не в силах.

8

Всё стало только хуже, когда он пришёл домой. Внутренний дискомфорт трансформировался во внешний. Звоня в дверь, Альберт чувствовал, что его шатает, а когда Лин открыла, он и вовсе не вошёл, а ввалился внутрь и повис на жене.

– Альберт!

– Как же я устал… – прошептал он в ответ.

Невероятно. Как нелегальный фанейротим в его сне, точно так же по телу расходились волны, но волны не удовольствия, а ужасного дискомфорта. Мрака.

Вся жизнь, как плохое видео на давно уже не использовавшихся жёстких дисках, проносилась у Альберта перед глазами, и она сбоила, пикселизировалась, зависала. Жизнь – низкокачественный фильм.

– Альберт!

Альберт, уже осевший на пол, безучастно смотрел на жену. Его знобило.

– Да ты весь горишь!

– Я перенервничал… – тихо произнёс он, чувствуя, что двигаться ему не хочется совсем, но лёгкими движениями всё же стаскивая ботинки. – Помоги, пожалуйста…

Лин не стала препираться, быстро рванув защёлки на его обуви и стянув с него пальто.

– Не хочу говорить «а я же говорила», – гневно шипела она сквозь зубы. – Но я же говорила!

– Да-да…

Жена тащила Альберта словно раненного или тяжелобольного. Лин помогла Альберту дойти до кровати и, толкнув бедром, повалила на неё.

– Раздеваться не надо, – Лин перевела дух, поправляя причёску. – Сейчас за жаропонижающим схожу. Лежи.

– Я… выходной…

– Да-да, потом позвонишь. А если нет – я сама.

Альберт не заметил, как она вышла из комнаты, а после вернулась. Он к тому моменту закрыл глаза, и разлепить веки стоило ему немалых сил.

В руке у Лин мелькнул короткий шприц для экстренных уколов.

– Готов? Не дёргайся, а то промажу.

Альберт едва не засмеялся, потому что подумал, что сопротивляться не может совершенно точно, но тут Лин с размаха всадила иголку ему в бедро, прямо через одежду, и вдавила поршень до самого конца.

Он почувствовал резкую боль, но она длилась всего каких-то пару долей секунд. А после Альберт вдруг обнаружил, что в ушах шумит, а визуальная реальность сминается, искажается, крутится в его глазах волчком, и исчезает в одной точке, смытая.

Альберт понял, что спит.

Но и не спит тоже.

Не в силах двинуться, он чувствовал, что балансирует на той тонкой грани, которая отделяет дрёму от полноценного сна, но грань эта слишком тверда.

Её не пересечь.

«Терминальная стадия беспомощности…», – подумал Альберт, – «Может быть что-то изменится дальше?»

Легче стало, но не сразу. Альберт не мог сказать, сколько времени прошло: час или миллион лет, всё так же горел лоб, всё так же мгновенно высыхали изредка выступающие слёзы, но скоро ломота в руках и ногах прошла, а трясучка прекратилась.

Наступил более или менее спокойный сон. Темнота. Но Альберт чётко понимал, что не бодрствует, а грезит наяву. Такое с ним происходило впервые.

Первым делом он ощутил, как его глаза смещаются. Точнее, не совсем глаза, а точка зрения, место визуального восприятия. Фокус сместился сперва куда-то вбок, потом влево, а потом мягко пошел вниз, будто проглоченный, прошел через горло, грудь, немного задержался в животе, а после скользнул правее, куда-то под рёбра.

Как ни странно, дискомфорта не чувствовалось. Альберт быстро привык.

Появились сны.

Ощущения какого-никакого покоя сменилось удивительным расщеплением, Альберт почувствовал себя атомом, раздробленным на множество картинок, в которые иногда хотелось заглянуть. Себя осознавал лишь Альберт, который смотрел на всё это, Альберт-наблюдающий.

Альберт-наблюдатель, парящий, растворённый в темноте, чей взор находился где-то в печени, смотрел на себя-ребёнка, играющего в доме родителей, читающего книги. Сон казался одновременно и цветным, и чёрно-белым: цветно-чёрно-белое видение. Когда тебя растворяет в первичном бульоне, невозможно воспринять категорию цвета.

Альберт-подросток разговаривает с друзьями. Он в гостях. Играет с собакой. Что бы это значило? Разве это должно что-то значить? Альберт-наблюдающий не понимал, и образ игры с собакой быстро исчез, поглощённый тьмой.

Щелчок.

Знакомство с Лин, повторение того, прошлого сна, но теперь он длился дольше, потому что нравился Альберту-наблюдающему. Он смотрел, как тогда, много лет назад, он проснулся в комнате Лин, в её кровати, и, прищурив глаза, видел, как она сидит перед зеркалом и красится. Альберт-на-кровати помнил, что такая девушка, как Лин, не подошла бы к нему трезвой, и боялся открыть глаза. Теперь-то он уж точно видел, что она очень красивая. А Лин заметила, что он смотрит, и сказала: «Хочешь вечером сходить куда-нибудь?»

Щелчок.